Но подобные явно абсурдные обвинения не испугали интеллектуалов. Их поведение нельзя объяснить и тем, что нужно было выбирать между фашизмом и коммунизмом. Волна энтузиазма по отношению к СССР началась еще раньше. Например, среди авторов вышедшего в 1932 г. сборника, прославлявшего СССР, были такие известные писатели, как Генрих и Томас Манны, Иоганн Бехер, Эрвин Киш, Герхард Гауптман, Анатоль Франс, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Андре Моруа, Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Теодор Драйзер, Альберт Вильям Рис, Элтон Синклер, Джон Дос Пассос, Мартин Андерсен Нексе и др. Это лишь небольшая часть тех, кто проявлял искренний интерес к СССР и верил в него и которых СССР так же искренне поддерживал и использовал в своих целях в качестве так называемых «полезных идиотов».
Одним из факторов, который в какой-то мере объясняет нежелание интеллигенции замечать недостатки СССР, говорить о них или даже просто иметь точку зрения, была целесообразность, то есть считалось, что любая критика играет на руку врагу. Западные интеллигенты не хотели оценивать СССР со своей — буржуазной — точки зрения и публично критиковать его. Это можно понять, поскольку тоталитарная система не терпела никакой критики, а предполагала лишь безоговорочную верность также и со стороны «друзей». С точки зрения разума и морали, воздержание от критики по этим причинам нельзя, конечно, считать заслугой, но совершенно ясно, что это была лишь одна из причин слабости критики.
Многие оказались просто обманутыми.
Доктор Дж. Л. Джиллин, бывший председатель социологического общества США, совершенно серьезно воспринял советскую терминологическую новацию 1930-х гг., согласно которой речь шла не о «наказаниях», а лишь о «самозащите общества». Терминологические тонкости не очень-то утешали тех, к кому применялась «высшая мера самозащиты общества», то есть выносился смертный приговор. С 1932 г. так могли поступать даже в отношении 12-летних детей, если они «расхищали общенародную собственность» или если, страдая от голода, брали ими же самими выращенное и убранное зерно.
Западные интеллектуалы восторгались советскими образцовыми тюрьмами, как, например, тюрьмой в Болшеве, которая была исключением из правил. Они верили, что эта уютная привилегированная тюрьма перевоспитает находящихся там. Б. Шоу рисовал ситуацию так, что в Англии нормальные люди, попав в тюрьму, выходят оттуда преступниками. В России же попавшие в тюрьму преступники выходят на свободу нормальными людьми, и проблема там заключалась в том, что из советских тюрем не хотят уходить. По мнению Б. Шоу, в этих несравненных заведениях можно находиться сколько угодно.
Гости бывали не только в Болшеве. В огромном Колымском лагерном комплексе, который английский исследователь Роберт Конквест сравнил с Аушвитцем, бывало много гостей, и все без исключения восхищались великолепным лагерным театром и оркестром — ведь в лагере было огромное количество интеллектуалов. Один из гостей, вице-президент США Генри Уоллес, восхищался начальником лагеря Никишовым, называя его динамичным руководителем американского типа, и все учреждение произвело на него наилучшее впечатление.
Показательные процессы 1936–1938 гг. заставили содрогнуться даже больших друзей СССР, ведь тогда было официально объявлено, что практически вся старая большевистская гвардия, кроме Сталина, уже в первые послереволюционные годы, если не раньше, по заданию западных держав пыталась ликвидировать партию, уничтожить своих соратников, а также разрушить СССР. Абсурдность таких обвинений была понятна и ребенку. Кроме того, фальсификация некоторых доказательств была очевидна: например, обвиняемые признавались в том, что были в каком-то месте, где они быть явно не могли.
Но это, однако, не могло заставить многих, даже некоммунистических журналистов не поверить в инсценировку.
Писатель Элтон Синклер считал невозможным, что людей, прошедших царские тюрьмы, можно заставить признаться в том, чего они никогда не делали. Репортер «Нью-Йорк Тайме» Вальтер Дюранти в свою очередь уверял, что невозможно представить, чтобы Сталин, Ворошилов и Буденный приговаривали своих друзей к смерти, не получив убедительных доказательств их виновности. В целом показательные процессы получили большое количество яростных заступников, и можно предположить, что именно проявившийся на них небывалый цинизм тоталитарного государства скорее завораживал, чем отталкивал тех, кого в СССР привлекала именно его сила и бесцеремонный радикализм.
Культ личности, который оттолкнул многих интеллектуалов от различных авторитарных западных правительств, был, по мнению многих, естественным в СССР. У Сталина было множество обожателей. Посол США Дэвис верил, что Сталин был очень упрямый демократ, который не хотел делать никаких уступок авторитарности. Доказательством этого он считал «либеральную» конституцию 1936 г., которая ограничила власть Сталина и партии. По мнению Дэвиса, Сталин был и внешне очень приятным человеком. «Его карие глаза необыкновенно умные и добрые. Ребенок сидел бы с удовольствием у него на коленях, и собака бы отиралась рядом». Писатель Эмиль Людвиг, впервые увидев Сталина, оценил его как диктатора, которому он с удовольствием доверил бы воспитание своих детей. Епископ Кентерберийский, который встречался со Сталиным, также считал его хорошим человеком. Когда он высказал свою оценку Сталину, «его дружелюбная улыбка стала еще шире».