Когда в 1933 г. в Германии к власти пришел Гитлер (благодаря стратегической поддержке со стороны Коминтерна, поскольку тот, согласно инструкциям, сосредоточил свою борьбу против социал-демократии) и когда стало ясно, что новый руководитель Германии не собирался продолжать начатое в 1922 г. взаимовыгодное сотрудничество между Германией и СССР, Сталин пересмотрел политическую оценку ситуации, и Коминтерн получил указания объединиться с социал-демократами и другими возможными союзниками для борьбы против фашизма. Так началась знаменитая политика народного фронта, о которой с таким воодушевлением вспоминали после разгрома фашизма.
После того как в 1934 г. Гитлер устроил кровавое побоище внутри своей партии, коммунисты были готовы взять в союзники кого угодно — социал-демократов, либералов, аграриев. Следует отметить, что у Сталина эта операция вызвала восхищение и заставила его поверить, что Гитлер был не либеральным мещанином, а политиком, которого следовало принимать всерьез.
Тогда противников фашизма было легко найти среди либеральных интеллектуалов, пацифистов, вегетарианцев (к которым, правда, относился и сам Гитлер), противников опытов над животными и вообще всех тех, кого приводили в ужас насильственные действия нацистов и их еще более страшные речи. А поскольку распространяемая в это же время из СССР пропаганда, подчеркивая гуманистические ценности, отвергала насилие, легко было забыть, что то, что нацисты успели в 1930-х гг. сотворить против человечества, было на самом деле дилетантством по сравнению с достижениями Сталина. Когда в 1935 г. пропагандировалась политика национального фронта, можно было вести счет жертвам германского нацизма в сотнях, может быть, в тысячах, но не в десятках тысяч. Количество же жертв советского коммунизма было на порядок выше. Только коллективизация и ликвидация кулачества, голод на Украине 1929–1933 гг. унесли миллионы человеческих жизней. Обо всем этом, конечно же, знали и на Западе. Свидетели этого, как, например, Морис Хиндус, бывший свидетелем украинской катастрофы, публиковали статьи и книги. Но это действовало лишь на тех, кто уже и сам понимал насильственный характер большевизма. Даже официальные данные о массовых казнях врагов народа не могли заставить всех отказаться от веры в то, что Сталин и СССР были величайшей надеждой противников насилия и несправедливости, оплотом демократии и Меккой либералов.
Конечно, и в Финляндии найдется какое-то количество либералов, пацифистов и других идеалистов, которых привлекла идея народного фронта, и особенно идея культурного фронта в противовес нацистскому культурному варварству. Ведь именно нацисты сжигали книги на кострах и предавали анафеме «упадническое» искусство, которое, правда, осмелились представить на выставке, получившей большую популярность.
Вместо народного фронта в Финляндии возникло несколько более прозаическое красноземельное (социал-демократы — аграрии) правительство, которое объединяло левые и центристские силы. В отличие от других, оно не проявляло особенных симпатий к Москве. В Финляндии не было особенной необходимости создания антифашистской коалиции, так как ультраправые имели лишь 14 представителей из 200 в парламенте, а на выборах 1939 г. количество мандатов уменьшилось до семи. В конце 1930-х гг. Финляндия уже окончательно справилась с кратковременным демократическим кризисом. Попытка министра внутренних дел Кекконена распустить Патриотическое народное движение (ПНД)20 была превышением необходимой обороны, и, наверное, благом для страны было то, что она не удалась. Впоследствии, будучи уже президентом, Кекконен понял, что не запреты и дискриминация, а политика интеграции и диалог с крайними элементами приносят пользу обществу.
Политика народного фронта в европейском духе проявилась скорее в том, что и финны отправились добровольцами в Испанию воевать на стороне республиканцев. Правда, добровольцы поехали помогать и противоположной стороне. В последнем случае явно сказалось негативное отношение к Коминтерну, негативное отношение к которому распространялось и на финских культурных либералов. Им с легкостью приклеивали ярлык «культурных большевиков», ходатаев по делам Литвинова, а значит, и Сталина. Культурные либералы, в свою очередь, клеймили своих противников как фашистских мракобесов и человеконенавистников. «Культурная реакционность» была для последующих культурных радикалов хорошей находкой, «gefundenes Fressen», и его так же легко отождествляли с фашизмом, как и в 1930-е гг.
20
Речь идет об основанной в 1932 г. крайне правой партии — продолжателе дела запрещенного лапуаского движения.