Саму войну фактически никто не ставил под вопрос, даже несмотря на то, что английская пропаганда постоянно называла Финляндию зачинщиком войны.
Никому не составляло большого труда понять, что у Финляндии не было никакой возможности оставаться вне войны, посколько на ее территории находилось двести тысяч немецких солдат. Также было ясно, что если бы не было немцев, то на их место пришли бы русские. Именно этого Молотов открыто добивался в Берлине осенью 1940 г., но Гитлер решительно отклонил его просьбу, о чем финнам незамедлительно стало известно. Сразу после Зимней войны Финляндия попыталась укрепить свое военное положение, вернувшись к довоенной политике нейтралитета северных стран. Речь даже шла о союзе со Швецией. Как известно, эти попытки были по-молотовски лаконично пресечены Советским Союзом.
Альтернативой этой политике — по крайней мере, чисто теоретически — могла стать дружба с Советским Союзом и отказ от сотрудничества с немцами. Со своей стороны Советский Союз был готов к такому сближению, о чем, в частности, свидетельствовало создание Карело-Финской Республики. Советские войска уже находились на полуострове Ханко, и в Москве разрабатывались планы оккупации Аландских островов. После подписания Московского договора Молотов в своей речи на сессии Верховного Совета СССР заявил, что крайне великодушные и умеренные условия договора создали хорошую базу для развития добрососедских отношений. Отношение финнов к речи Молотова тогда не было изучено, но если кто-то все-таки полагает, что весной 1940 г. или летом 1941 г. у финнов в отношении восточного соседа возобладали дружеские чувства, то ему следует доказать это. Вместо Германии Финляндия могла бы выбрать только Советский Союз: Швецию она выбрать не могла и дружеские США были далеко, как и Западная Европа.
Парламентарная демократия в Финляндии не проявилась во всем своем блеске в годы войны, но очевидно, что для того, чтобы во время перемирия заставить парламентское большинство перейти на позицию дружбы и сотрудничества с СССР, потребовались бы исключительные политические способности. Гитлеровская Германия в то время также не пользовалась любовью в Финляндии, особенно из-за ее политики во время Зимней войны, что убедительно показал Ристо О. Пелтовуори в своей диссертации. Но сталинский Советский Союз был для финнов олицетворением всех бед, которые они были вынуждены претерпеть из-за войны и ее последствий. А гитлеровская Германия тогда, в 1941 г., еще не была для финнов страной концлагерей, а скорее символизировала общие культурные ценности и традиции, на которые нацисты делали упор в своей пропаганде.
Как отметил Себастьян Гаффнер, если бы Гитлер умер в 1939 г., ему бы безусловно принадлежало место среди великих людей в истории Германии. Трудно отрицать справедливость этих слов.
С началом войны в общественном мнении Финляндии доминировали негодование, вызванное бомбардировками, жажда мести и эйфория от предстоящих побед. Президент Рюти отметил, что теперь мы вновь вынуждены воевать с «нашими знакомыми» советскими войсками, но на этот раз, к счастью, на стороне более сильного союзника. Преимущества немецкой армии «под руководством гениального полководца Адольфа Гитлера» перед Красной Армией казались столь явными, что Рюти легко предвещал: «Победа наверняка будет за нами».
По прошествии времени легко говорить, что человек никогда не может знать свое будущее на все сто процентов. Но летом 1941 г. для Рюти результат войны казался столь же очевидным, как и результат Зимней войны в декабре 1939 г. авторам обращения ЦК компартии Финляндии. В мире, где права малых народов вызывали у политиков лишь снисходительное презрение, обращение к более сильному диктовалось не более чем реальной политикой.
У финнов не было ни малейшего сомнения в том, что захваченные Советским Союзом территории можно вернуть только силой, и их действительно хотели вернуть.
Летом 1941 г. речь шла не только о международных правах, о национальной трагедии и т. п., а, прямо скажем, о выживании нации. Для страны с четырехмиллионным населением, к тому же потерявшей Карельский перешеек и изолированной от международного рынка, прокормить и обеспечить работой 400 000 беженцев представлялось непосильной задачей. Ориентация на Германию открыла для Финляндии путь к ее житницам и к европейским рынкам. Новый гарант не собирался кормить Финляндию только из-за одного сочувствия, но хорошо было уже то, что он находился за морем. Фатальным вопросом для Финляндии, как в 1917—18 гг., так и во время Второй мировой войны, была только Россия. С немцами всегда можно договориться, — полагал Паасикиви, который доверчиво считал Германию цивилизованным государством, несмотря на нацистское правительство. А о Советском Союзе, напротив, никак не могли говорить иначе, как о террористическом государстве; это было столь же очевидным, как и его огромные размеры.