Начатая шумиха о колоссальном успехе с ветвистой пшеницей позволила Лысенко не просто выйти сухим из воды. Сталин без раздражения отнесся к письму Лысенко, отправленному 17 апреля 1948 года (17) и перешел к активной защите Лысенко и наказанию обидчика. Уже в мае членов Политбюро ЦК ВКП(б) собрали на незапланированное заседание. Спустя 40 лет, в январе 1988 года бывший секретарь ЦК партии Дмитрий Трофимович Шепилов рассказал мне об этом заседании.
"За мной заехал Андрей Александрович Жданов и сказал, что нас срочно вызывают "на уголок" (так мы между собой называли кабинет Сталина, в котором проводились заседания Политбюро; кабинет этот располагался в угловой части здания в Кремле). "Поедем в моей машине", — сказал мне Жданов. Когда мы приехали, в кабинете уже сидели почти все члены Политбюро и несколько приглашенных лиц. Я тогда заведовал отделом пропаганды и агитации, а отдел наш подчинялся М. А. Суслову, ставшему секретарем ЦК партии. Я должен сделать здесь одно отступление, чтобы вы поняли последующие события",
— добавил Шепилов (18) и поведал мне о том, что он по образованию был экономистом, до войны защитил диссертацию и получил степень доктора наук, ему предложили высокий пост директора Института экономики, но он ушел на фронт простым солдатом, а там уже дослужился до звания генерала и был переведен в аппарат ЦК ВКП(б).
Голос его — глубокий окрашенный обертонами баритон — звучал красиво, Шепилов старался произвести впечатление и рассказал мне о том, что, помимо увлечений экономикой, несомненной удачей на фронтах (ведь мог и остаться на поле боя), защитой докторской диссертации, была у него еще одна страсть: он неплохо пел, и друживший с ним великий тенор Иван Семенович Козловский не единожды пенял ему, что не по верной дороге он пошел, занявшись партийными делами и понравившись своим характером Сталину.
— Тебе надо было петь, — утверждал Козловский. — Представляешь, висела бы перед Большим Залом консерватории афиша "Иван Козловский, Дмитрий Шепилов. Русские романсы". А перед входом толпа, и все спрашивают: "У вас нет лишнего билетика?" Вот это судьба завидная!
Возвратившись к тому памятному заседанию Политбюро ЦК ВКП(б), он сказал, что, обладая дипломами юриста (он закончил МГУ), экономиста (позже закончил аграрный факультет Института красной профессуры), профессора и доктора экономических наук, он позволял себе иногда даже на публике не соглашаться по всем пунктам со Сталиным, а возражать ему.
"Поэтому, — продолжил он, — я чувствовал себя может быть чуточку свободнее, чем остальные работники аппарата, так как понимал, что всегда смогу найти работу экономистом, если меня выставят из ЦК. Когда мы начали готовить семинар лекторов ЦК, и когда Юрий Жданов предложил выступить с лекцией, в которой ошибки Лысенко будут названы ошибками, я согласился с этим предложением и вставил в план лекцию Ю. Жданова. План этот я представил Суслову, и тот его утвердил. На отпечатанной программе курсов была резолюция Суслова: "Утверждаю".
Как только мы с Ждановым-старшим вошли, Сталин тут же начал заседание и неожиданно повел речь о неверной позиции Ю. А. Жданова, незаслуженно обидевшего товарища Лысенко. Зажав трубку в руке и часто затягиваясь, Сталин, шагая по кабинету из конца в конец, повторял практически одну и ту же фразу в разных вариациях: "Как посмели обидеть товарища Лысенко? У кого рука поднялась обидеть товарища Лысенко? Какого человека обидели!" Присутствовавшие молча вслушивались в эти повторяющиеся вопросы их вождя. Но вот Сталин остановился и спросил: "Кто это разрешил?" Повисла гробовая тишина. Все молчали и смотрели под ноги. Тогда Сталин остановился около Суслова и спросил: "У нас кто агитпроп?" Суслов смотрел вниз и головы не поднимал, на вопрос не отвечал. Не знаю почему, я до сих пор так и не понял почему, возможно, всё из-за того же внутреннего осознания своей относительной независимости, а, может быть, из-за привившейся во время войны привычки в трудные минуты брать ответственность на себя, я встал и громко, по-военному ответил: "Это я разрешил, товарищ Сталин". Теперь все подняли головы и уставились на меня, как на сумасшедшего, а Сталин подошел ко мне и внимательно стал глядеть мне в глаза. Я свои глаза в сторону не увел, и скажу честно, я никогда не видел такого взгляда. На меня смотрели желтые зрачки, обладающие какой-то непонятной силой, как глаза большой кобры, готовящейся к смертельному прыжку. Он глядел на меня долго, во всяком случае, мне показалось, что это было очень долго. Глядел, не мигая. Наконец, он тихо спросил меня: "Зачем ты это сделал?" Волнуясь, я стал говорить о том огромном вреде, который Лысенко несет нашей стране, как он старается подавить всех научных оппонентов, о том, что его собственные научные заслуги непомерно раздуты, и что помощь от его собственных работ, несмотря на все обещания, мала. Сталин также, как и раньше, ходил по кабинету, потом остановился и, прерывая меня на полуслове, сказал: "Так. Всё ясно. Создадим комиссию по выяснению всех обстоятельств". И стал называть членов комиссии — кажется, Молотова, Ворошилова, еще кого-то, назвал меня (у меня камень с души упал), потом остановился, довольно долго смотрел в сторону Суслова и, наконец, промолвил: "Суслова" и опять замолчал, а я про себя думал, почему же он не назвал ни одного из Ждановых, это что — конец их карьеры? Но после долгого раздумья Сталин сказал: "И Жданова". Помолчал еще и добавил: "Старшего" (19).