"Переходя к ошибкам так называемого "философского руководства", я должен начать прежде всего со своего содоклада. Мой содоклад я считаю ошибкой… Суть дела заключается в том, насколько наша философская линия в прошлом была связана с актуальными задачами, с актуальными вопросами, которые выдвигаются партией, и каково было наше участие в боевой защите генеральной линии партии" (28).
Отказался Деборин и от прежнего утверждения, что философские вопросы имеют академическое значение и не могут зависеть от прихотей внутрипартийной борьбы. Если раньше он, Стэн и другие его сторонники заявляли, что смешение философии и политики ненаучно, то в заключительном слове он уже заявил, что партийность в науке философии важна, что она позволяет сделать правильные практические выводы в теории, что философы обязаны обращаться к актуальным задачам социалистического строительства, а, с другой стороны, "к тем задачам и к той борьбе, которую ведет партия повседневно". (29).
Пришлось ему сказать и о "Письме десяти". Можно себе представить, каких мук стоило Деборину признание в том, что "философское руководство" (то есть он сам) сделало грубейшую политическую ошибку, напечатав это письмо. Согласившись с тем, что философская дискуссия связана с "современным моментом чрезвычайно обостренной классовой борьбы", Деборин даже добавил, что его ближайшие соратники Стэн и Карев в прошлом допустили ошибки "левого" порядка и потребовал от них, чтобы, порвав с "левизной", сейчас они "со всей резкостью и большевистской прямотой отмежевались от "право-левого" блока" (30).
Возможно, Деборин надеялся, что, публично признав ошибки, он спасет своих соратников и сохранит позицию руководителя философского направления в Академии. Но ему показали, что он больше не рассматривается лидером в Комакадемии, где он еще недавно играл партию первой скрипки: текст проекта резолюции четырехдневной конференции Комакадемии на последнем заседании 20 октября было поручено подготовить тем, кто в академии еще не состоял — Митину со-товарищи (что могло означать только, что такой приказ пришел сверху).
Когда в конце ноября проект резолюции был подготовлен, стало ясно, как митинцы расстарались. В нем уважительный академический тон отсутствовал напрочь. Те, кто противились митинским (на деле сталинским) утверждениям, были названы "ренегатами из правого крыла партии" и битым слогом утверждалось, что "Руководящая группа правления ОВМД (Общества воинствующих материалистов-диалектиков) не только не возглавила самокритику на философском фронте, но, наоборот, упорно сопротивлялась развертыванию самокритики, не сумела поставить на правлении ОВМД и перед местными организациями всей суммы вопросов, поднятых во время дискуссии, всячески затушевывая и замазывая остроту политических и теоретических разногласий" (31). Всё в этой резолюции полностью соответствовало духу и стилю Сталина, включая ссылки на "ренегатов" из "Правого крыла" партии.
23 ноября этот проект резолюции обсудили на заседании правления ОВМД. Деборин вместе с некоторыми своими сторонниками проголосовал за основные положения резолюции. Митину, Юдину и еще нескольким из их сторонников удалось даже большинством голосов включить в резолюцию общества пункт, что "ОВМД не может допустить пребывания в его рядах людей, причастных к двурушнической, предательской борьбе "право-левого" блока против генеральной линии партии и ее ЦК" и что ОВМД "немедленно исключает из своих рядов" В. Резника, Зонина, Я. Стэна и Н. Карева. Однако Деборина оставили в правлении ОВМД и включили в комиссию, которой было поручено выработать обращение к членам Ассоциации ОВМД. В комиссию, кроме Деборина, вошли Митин, Тащилин, Юдин, Разумовский (32). Руководство ОВМД перешло целиком к группе Митина — Юдина.
Несомненно, Деборин в эти дни мучительно обдумывал свою судьбу и действия. Почти два года он стойко противостоял множеству нападок и не мог не понимать, что все эти напасти происходят из-за одной тривиальной причины, из-за того, что он отказался публично прославить Сталина. Но он не мог не осознавать, что выступи он с таким заявлением, он пошел бы против научной истины. Переход в разряд обманщика претил ему, но вот под давлением доноса Ярославского, фактически никакого отношения к делу не имеющего, он вынужден был от многих своих позиций отказаться. Конечно, и в своем раскаянии он не прибег к наверняка спасительным фразам и не произнес чего-то вроде, что только благодаря мудрым и идущим впереди всей философской зауми сталинским выводам он прозрел и увидел глубину своего падения и как ученого, и как воспитателя молодежи, и как руководителя коллектива ученых. Деборинское признание ошибок было далеко не таким, какого мог ждать Сталин.