А через несколько дней произошло событие, которое резко отличалось от того, что стало привычным в советской стране в те времена. Деборин решил отказаться полностью от признания собственных ошибок. Он пересилил страх и нашел в себе силы публично защитить свои убеждения, честь и достоинство, а также встать на защиту своих верных учеников. Когда комиссия президиума Комакадемии собралась, чтобы окончательно принять резолюцию по докладу Милютина, Деборин вышел и зачитал письменное заявление, в котором напрочь отказался признать за собой теоретические ошибки. Так мог поступить только честный и исключительно (можно сказать — запредельно) смелый человек. Его отказ означал, что Сталину не удалось его сломать и что придется искать иные методы воздействия на непокорного "главу философской армии". Возможно, непоколебимостью собственной позиции Деборин не только ответил Сталину прямо и недвусмысленно. Своей твердокаменностью он мог спасти себе жизнь.
Мы увидим ниже, что Сталин решил поломать ситуацию иным путем — чисто приказным — использовав для этого новых марионеток из партячейки ИКП и послушный Центральный Комитет партии.
Глава 7. Сталинские наказы разрушителям науки
"Россия казней, пыток, сыска, тюрем,
Страна, где рубят мысль умов с плеча".
В жизни многих людей бывают минуты, когда им приходится решать нелегкие моральные проблемы, высказывать нелицеприятные суждения о ком-то из близких или даже о начальственных фигурах. Многие стараются обойти острые углы, уйти в тень, заболеть или прикинуться глухими и плохо видящими. Но в среде ученых требования к рецензентам, к тем, кто дает отзывы или рекомендации, жестче и опреденнее. Увиливание и нечестность видны сразу, репутацию можно потерять в одночасье, а восстановить её на прежнем уровне уже не удается никому. Шлейф непорядочности тянется за человеком "научно несоостоятельным" годами, порой всю жизнь. Поэтому можно понять Деборина, Стэна, Карева и десятки их сподвижников, не согласившихся с нападками Ярославского по поводу непризнания ими высокого научного уровня работ И. В. Сталина и даже более — не признавших за Сталиным вовсе никаких научно-философских достижений.
Время показало, что подхалимские по смыслу декларации Митина, Ральцевича, Юдина, Ярославского и примкнувших к ним "прославителей" Сталина вызвали шок среди грамотных ученых в те годы и навсегда поставили крест на репутации внешне преуспевших "прославителей". Но им видимо не было дела до будущих разоблачений, голос подхалимов звучал всё чаще и громче.
После того, как на дебатах в Коммунистияеской академии Деборина устранили из числа её руководителей, к тому же сильно раскритиковали, вспомнив старые партийные грехи, его карьера была фактически сломана. Сталин мог чувствовать себя победителем. Появившиеся в то время в "Правде" и в других печатных изданиях восторженные отзывы о громадном вкладе Сталина в философию свидетельствовали, что план по внедрению в число виднейших мыслителей также реализовался на практике. Он мог, наконец, радоваться тому, что в конце октября 1930 года Стэн, Карев и еще несколько учеников Деборина, пошедших вслед за своим учителем, были исключены из членства в Комакадемии (они не только перестали считаться академиками, но и рядовыми сотрудниками-исследователями).
Но не таким был товарищ Сталин, чтобы довольствоваться этой радостью. Ему нужно было стереть с лица земли всех этих недругов, арестовать и расстрелять, причем сделать это прилюдно. Чтобы все видели, как он расправляется с отступниками от "линии Сталина и партии", которых он теперь квалифицирует как врагов государства. Наказание в виде исключенияя из числа академиков в его понимании было лишь первым, начальным шагом к их аресту и смерти.
Поэтому Сталин решил не останавливаться, а лично вмешаться в развитие событий, чтобы скорее устранить Деборина вообще от руководства философией, а деборинских выкормышей и дружков осудить "самым справедливым" советским судом, казнить, а одновременно найти подмогу Емельяну Ярославскому, долдонившему о том, что только Сталин представляет собой главного философа страны. Для этого он решил привлечь тех, кто уже показал ему свою преданность.
Он встретился 9 декабря 1930 года с членами партбюро Института красных профессоров философии и естествознания, то есть с теми же Митиным, Юдиным и их коллегами, в числе которых был Эрнст Кольман, продвинутый на высокие посты помощника заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), члена дирекции Института Маркса-Энгельса-Ленина, а с 1932 года директора Института красной профессуры.