Многие события в стране могли послужить тревожными сигналами для столь мудрого человека, каким был Н. К. Кольцов. Сталин в это время убрал из правительства двух наркомов, неизменно поддерживавших Кольцова: А. В. Луначарского в сентябре 1929 года и Н. А. Семашко в январе 1930. В 1929 году был арестован ведущий сотрудник кольцовского института и дальний родственник Кольцова, столь блестяще развивший Отдел генетики в Институте — С. С. Четвериков. Его обвинили в мифических политических деяниях против советской власти (С. М. Гершензон и ряд других генетиков старшего поколения высказывали мне их подозрения, что сразу несколько человек, включая Н. П. Дубинина и А. С. Серебровского и его жены, направили в Органы доносы на Четверикова). Кольцов пытался всеми силами помочь опровергнуть обвинения, но в ГПУ не слушали никого — ни Максима Горького, вставшего на защиту Четверикова, ни Семашко. Четверикова сослали в Свердловск. Развитие популяционной генетики в СССР остановилось, а вскоре британские и американские исследователи повторили слово в слово то, что писал Четвериков, но без упоминания его первоначального вклада в проблему. Имя Четверикова всплыло в западной научной прессе в 1960-е годы, но было уже поздно. Русский приоритет был безнадежно утерян.
Выше уже было рассказано, что, начиная с 1929-го года, пошли волны массовых арестов ученых, обвиненных властями в подпольной подрывной работе против СССР, против сталинских инициатив. Кольцов, уже отсидевший в начале 1920 годов в тюрьме и приговоренный тогда к смертной казни, знал многих осужденных и понимал, чем ему грозят перемены в стране. Поэтому он предпочел сам остановить работы по медицинской генетике. Он информировал Филипченко 17 декабря 1929 года, что в Главнауке готовятся внедрить представителей властей в редакционные советы научных журналов, что, как считал Кольцов, "создаст серьезные затруднения" в их работе (25). Как уже было сказано, Кольцов и Филипченко прекратили издание редактируемых ими журналов. Возможную роль в таких решениях могло сыграть требование чекистов представить в НКВД для перерегистрации полный список всех членов Общества (такие требования были обнаружены в архивах, см. (26), на что ни Кольцов, ни Филипченко не могли согласиться ни при каких условиях.
Глава 10. Грубые нападки на "антропогенетику" Александра Серебровского
"Отвратительные средства ради благих целей делают и сами эти цели отвратительными".
Александр Сергеевич Серебровский (который был ранее студентом Кольцова в Московском университете) не был врагом советского режима. Напротив, он постоянно приветствовал, с пафосом в голосе, инициативы советской власти, громко провозглашал свою преданность советскому строю, большевистской партии и товарищу Сталину (он даже подавал заявление с просьбой принять его в ряды большевиков, но дальше ранга кандидата в члены партии пропущен не был). Многократно он заявлял, что строит свою работу в генетике "под знаменем марксизма-ленинизма"{28}, писал: "Современная моргано-менделевская теория наследственности имеет все основания считаться выдающимся научным завоеванием и… упирается вплотную в повседневную деятельность [советского] государства в его частях и в целом и потому заслуживает самого внимательного и хладнокровного изучения и обсуждения с разных точек зрения". Он отвергал обвинения некоторых большевиков в том, что генетика противоречит марксистским принципам. "Указывается, что эта теория не диалектична… не материалистична, и указывается на её контреволюционность", — писал он и и с пафосом отвергал нападки.
Он не мог не обратить внимания на то, что многие большевики с предубеждением относятся к термину "евгеника" и пошел на явное лукавство. Чтобы отвести от своих занятий негативное восприятие этого термина партийными начальниками, он решил реже использовать слово "евгеника" для своих чисто евгенических занятий, а ввести новое словечко, практически синоним, но не несущее ненужного привкуса — "антропогенетика".