Закрывая конференцию, Токин не только звал к введению "классовой борьбы" в науке (применительно к биологии), он одобрил классовое деление естественных наук и заявил (мешая в одну кучу пролетариев и ученых):
"Сейчас, когда мы вступаем в период социализма, завоевание науки является исторически необходимым и неизбежным делом. Это нужно понять каждому пролетарию, каждому ученому. Предыстория человечества кончается. Начинается настоящая история" (23),
а также призывал к бдительности, беря на себя роль глашатая надежд чекистов:
"Классовые враги имеются у нас не только вне этого здания, но они могут быть очевидно и в нашей аудитории. Мы должны быть очень бдительными в разрешении этих вопросов" (24).
Декларации Токина и биологов-марксистов совпадали полностью с императивами Сталина, но наука страны откатывалась назад, оставала от мировой и, в конце концов, окончательно отстала. В советской науке стали превалировать не просто неверные, а политизированно-дремучие тенденции. Сегодня мы знаем, что чаяния сталинистов о вечности их правления в историческом масштабе, рухнули, похоронив под собой семидесятилетние потуги на мировое господство. Человечество ушло вперед, а Россия, благодаря сталиным и токино-митиным, оказалась позади.
Стенографический отчет выступлений на конференции был срочно напечатан в Москве под названием "Против механистического материализма и меньшевиствующего идеализма в биологии". Это название точно соответствовало новым терминам, введенным Сталиным. Тираж сборника был большим: несомненно власти придавали серьезное значение размножению материалов политико-воспитательного толка. Выдающийся русский естествоиспытатель, академик Владимир И. Вернадский, ознакомившись со сборником, сделал 28 февраля 1932 года такую запись в своем дневнике:
"Пробовал читать — но в конце концов внимательно просмотрел. Читать нельзя: больное, невежественное. Для психиатра. Картина морального разложения. <…> Убогие люди и полное отсутствие понимания научной работы. Кто такой Токин? <…> Интересно, выйдет ли из них кто-то в конце концов настоящим исследователем? Часть их, наверное, зеленая молодежь" (25).
Он с возмущением констатировал:
"Удивительно, что ламаркизм или дарвинизм может явиться мерилом политич[еской] благонадежности" (26).
Но в складывавшихся в стране условиях большевистские идеологи требовали верности сталинизму, а не соответствию мировой науке. Уровень образованности специалистов снижался, сравнимость качества исследований с лучшими западными стандартами уже не принимались во внимание. Митины и Токины возводили в "коммунистическое преимущество" даже такие свои недостатки как примитивность, плохая образованность, незнание языков и нежелание учиться у Запада. Теперь Шариковы и Швондеры творили в биологии то, что пытались вытворять в "квартирном вопросе" герои бессмертного "Собачьего сердца" М. А. Булгакова.
Вернадский не напрасно констатировал общую закономерность:
"Крупные неудачи нашей власти — результат ослабления ее культурности: средний уровень коммунистов — и морально, и интеллектуально — ниже среднего уровня беспартийных…Цвет нации заслонен дельцами и лакеями карьеристами" (27).
Выведенный в эти годы сталинскими подручными и им самим на передние роли в биологии Трофим Лысенко не знал никаких языков (в более поздние годы он наставлял меня во время встреч с ним, что незачем даже и читать западные журналы, "а то они не туда заведут"). Поэтому преимущество российской научной периодики, созданное усилиями таких выдающихся русских ученый как Кольцов или Вавилов, старавшихся сообщать коллегам в своей стране о прогрессе науки в мире с помощью рефератов и обзоров западных публикаций, изданием переводов западных книг и статей, было утеряно.
В целом, политизация научной деятельности в СССР, внедрение тотального контроля не просто над тематикой исследований, но и над умонастроениями ученых, введенные Сталиным, проявились и в муссировании тезиса о превосходстве всего советского над западным, в декларациях о победных рывках советских людей к светлой жизни, о движении к коммунизму такими темпами, какие не снились западным людям. Международные связи ученых стали административно обрываться, массовая отправка молодых специалистов на стажировку в западные лаборатории сошла практически на-нет, страна окукливалсь и замыкалась сама в себе. Всё западное подвергалось если не осмеянию, то хуле. В одном из ставших всенародно любимом кинофильме "Волга-Волга" победно распевалась песенка "Америка России подарила пароход: огромные колеса, но ужасно тихий ход".