Зато сортами, над улучшением которых десятилетиями бились селекционеры России и Украины и которые рачительные хозяева хранили как основу для будущего сева и не потеряли бы ни при каких неблагоприятных условиях жизни, воспользовались на другом континенте. Многие из сортов, закупленные в прежние годы американскими и канадскими селекционерами, были пущены ими в дальнейшую селекционную работу и стали основой для выведения лучших американских и канадских сортов, хотя исчезли с территории России и Украины.
Не меньшим был крах и в животноводстве. Если до начала коллективизации бухаринско-рыковская политика укрепления частных крестьянских хозяйств стала приносить плоды, и по сравнению с 1916 годом к 1927 году количество голов крупного рогатого скота в стране возросло на 11,6, овец и коз — на 31,5 и свиней — на 5,6 миллионов голов, то коллективизация не просто свела на нет весь прирост скота. Количественные показатели животноводства покатились вниз. Молотов признал, что поголовье лошадей с 1928 по 1932 годы упало почти вдвое (с 33,5 до 19,6 млн. голов), крупного рогатого скота почти на 40 % (с 70,5 до 40,7 млн. голов), овец и коз в три раза (с 146,7 до 52,1 млн. голов), а свиней — больше, чем в два раза (с 25,9 до 11,6 млн. голов) (7). Цифры, названные Молотовым, были устрашающими, но, скорее всего, и они были приукрашены, так как земельные органы повсюду скрывали правду от центра. Такое утаивание точной информации признали даже большевистские лидеры (8). Сельскохозяйственные проблемы в целом выросли до никогда не виданных на Руси размеров.
Наиболее трезво мыслящие ученые-экономисты доказывали, что тотальная коллективизация исходит из неверных предпосылок и экономически гибельна. Сталин о таких рассуждениях и слышать не хотел, а призывы отказаться от поголовной коллективизации воспринимал как требования политических изменений в стране и называл это вредительством.
Чтобы свалить катастрофу в сельском хозяйстве на специалистов аграрников, в 1930 году ГПУ арестовало по всей стране 1296 ведущих специалистов в области сельскохозяйственной экономики и крупных с. х. руководителей (массовые аресты прошли в Европейской части и на Северном Кавказе, на Урале и в Сибири). Несколько сот человек были заключены под стражу в Москве и Ленинграде. Только в Тимирязевской Академии были арестованы и осуждены профессора А. Г. Дояренко, Н. Д. Кондратьев, Л. Н. Литошенко, Н. П. Макаров, А. А. Рыбников (он был одновременно профессором и в МГУ), А. О. Фабрикант, А. В. Чаянов и С. К. Чаянов, были осуждены профессор Московского планово-экономического института Л. Н. Юровский и профессор МГУ Л. Б. Кафенгауз. Каждый из них занимал ответственные должности в Наркоматах земледелия и других важных правительственных ведомствах. Их обвинили в масштабном, но вымышленном преступлении — создании в СССР "Трудовой Крестьянской партии" (ТКП). На разветвленную, якобы опутавшую весь СССР преступную организацию (которой на самом деле не существовало) Сталин свалил провал коллективизации.
Несколькими месяцами раньше столь же мифическую "Промпартию" Сталин и подвластные ему чекисты создали из арестованных специалистов промышленности Рамзина и других. 21 сентября 1931 года В. Р. Менжинский подписал обвинительное заключение в отношении членов мифического Центрального Комитета ТКП. Но применить к ним так полюбившиеся расстрелы Сталин побоялся из-за поднявшихся в мире протестов. В защиту арестованных специалистов выступили крупнейшие интеллектуалы на Западе, которые обвинили Сталина в политических преследованиях ученых. Два Нобелевских лауреата — Альберт Эйнштейн и Макс Планк, писатели и другие известные представители интеллигенции опубликовали протесты против произвола в СССР. Пришлось ограничиться меньшими сроками заключения (от восьми лет и ниже), а к расстрелу в тот момент приговорили лишь нескольких человек{36}. Сталин в письме Молотову осенью 1930 года был вынужден дать команду не раздувать шумихи в печати, не устраивать громкого политического дела из-за Промпартии и ТКП, хотя и провоцировал следователей. Он писал Молотову об арестованных по делу ТКП: "Между прочим: не думают ли гг. [господа] обвиняемые признать свои ошибки и порядочно оплевать себя политически, признав одновременно прочность соввласти и правильность метода коллективизации? Было бы недурно" (9). Невинным жертвам оговора предъявили обвинения в контрреволюционной деятельности, подготовке свержения советской власти, шпионаже и вредительстве в сельском хозяйстве и промышленности.