По-разному начиналась война. Еще раз предоставим слово Н.Г. Кузнецову:
«Сразу же главной базе был дан сигнал „Большой сбор“. И город (Севастополь) огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигнал тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям…
…Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:
— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.
— Надо затемняться немедленно, — отвечали из штаба.
Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие. Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.
В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чехлы со своих пушек. В темноте двигались по бухтам катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота.
В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.
В 3 ч. 07 м. немецкие самолеты появились над Севастополем. В 3 ч. 15 командующий флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский доложил о налете».
«…Вот когда началось…. У меня уже нет сомнений — война!
Сразу снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В. Сталина. Отвечает дежурный:
— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.
— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, — пытаюсь убедить дежурного.
— Не могу ничем помочь, — спокойно отвечает он и вешает трубку.
А я не выпускаю трубку из рук. Звоню маршалу С.К. Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский…
Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В. Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:
— Прошу передать товарищу Сталину, что немцы бомбят Севастополь. Это же война!
— Доложу, кому следует, — отвечает дежурный.
Через несколько минут слышу звонок. В трубке звучит недовольный, какой-то раздраженный голос:
— Вы понимаете, что докладываете? — Это Г.М. Маленков.
— Понимаю и докладываю со всей ответственностью: началась война.
Казалось, что тут тратить время на разговоры! Надо действовать немедленно: война уже началась!
Г.М. Маленков вешает трубку. Он, видимо, не поверил мне. Кто-то из Кремля звонил в Севастополь, перепроверял мое сообщение».
В первую ночь войны советский Военно-Морской Флот боевых потерь фактически не имел.
Но, пишет Кузнецов, упоминая о ряде недоработок, — в ту пору у нас обнаружилось немало и других ошибок, так что не станем списывать все за счет «неправильной оценки положения Сталиным». Ему — свое, нам — свое».
Однако далеко не везде положение оказалось столь благополучным, как на флоте.
Недавно мне довелось проехать по шоссе Брест—Минск (около 350 км). Сейчас оно, конечно, не такое, каким было в 1941 году, но и тогда это было шоссе. И я представил, как по нему со скоростью 80 км в сутки двигались немецкие танки, практически не встречая сопротивления, задерживаясь в основном для заправки и подтягивания тылов. 26 июня пал Минск. Такова была обстановка в Белоруссии в июне 1941 года.
А вот как описывает июнь 1940 года во Франции генерал де Голль: «По всем дорогам, идущим с севера, нескончаемым потоком двигались обозы несчастных беженцев. В их числе находилось несколько тысяч безоружных военнослужащих. Они принадлежали частям, обращенным в беспорядочное бегство в результате наступления немецких танков в течение последних дней. По пути их нагнали механизированные отряды врага и приказали бросить винтовки и двигаться на юг, чтобы не загромождать дорог. „У нас нет времени брать вас в плен!“ — говорили им».
Миллионы советских солдат были убиты или попали в плен. Миллионы матерей рыдали, раскрывая официальные письма с «похоронками». Горе коснулось почти всех семей в нашей стране. Не обошло оно и Иосифа Виссарионовича. Его сын, Яков, командир батареи, оказался в немецком плену, где и погиб. Существует версия, что по линии разведки предпринимались попытки вызволить его из плена. Однако документальных подтверждений этого факта нет…
…Но все же где-то советские пехотинцы, выходя из окружения, вступали в бой, пытаясь остановить врага, где-то артиллеристы выкатывали пушчонку и ценой своих жизней хоть на какое-то время задерживали движение танковой армады, где-то саперы подкладывали мины.
Среди выходящих из немецкого окружения были и сотрудники брестской радиоточки, призванной поддерживать связь с агентурной группой Шульце-Бойзена и Харнака, находившейся в Берлине. Здравствующий ныне известный разведчик-нелегал Михаил Владимирович Федоров, выбиравшийся в июне 1941 года из аналогичной точки в Белостоке, вспоминает: «…как выбраться из деревни? Решили под видом местных жителей поодиночке или вдвоем с косами, граблями или вилами выходить всей группой в сторону леса, как бы на полевые работы. Переоделись в гражданскую одежду из того, что нашлось у хозяев под рукой и в сундуках. Мне достались брючата явно короткие, и я походил на рыбака с засученными штанишками… Личное оружие, патроны к которому израсходовали, спрятали на одном заброшенном хуторе…»
Естественно, что в таких условиях радиосвязь с разведгруппой в Берлине, ориентированной на Брест и Минск, прервалась.
Когда назначали эти точки, исходили из того, что врага будем бить «на его собственной территории», и никто из руководства разведки не задумался над вопросом: «А что, если придется отступать?» А если и задумался, то боялся выходить с предложением о создании резервных пунктов радиосвязи в глубоком тылу или хотя бы в Москве. Ведь известно, как отреагировал Сталин на предложение известного чекиста-взрывника Старинова о создании резервных партизанских баз на территории СССР. Только чудо спасло Старинова от расправы, и он дожил до ста лет!
Таким образом, с первых же дней войны главные надежда и опора внешней разведки на территории Германии — группы «Старшины» и «Корсиканца» оказались вне связи. Другой агентуры внешней разведки в Германии практически не было (если не считать «Брайтенбаха», сотрудника гестапо), а та, которая имелась, также оказалась вне связи.
Именно теперь «откликнулось» то, что «аукнулось» в годы репрессий, лишивших разведку опытных сотрудников и поставивших под подозрение ценную агентуру, приобретенную ими. Сказался и запрет работы с агентурой, приобретенной «врагами народа».
Резидентуры в Западной Европе не были подготовлены к оперативной работе в военное время. Нелегальные резидентуры (как внешней разведки, так и ГРУ) в основном замыкались на «легальные», действовавшие в посольствах и прекратившие существование с началом войны. Кроме того, существовал еще один, так сказать, «деликатный» момент. Агентурная сеть — это в основном касается военной разведки, резидентур Треппера, Гуревича и Радо в Бельгии, Голландии, Франции и Швейцарии — состояла в большинстве из лиц еврейской национальности, особенно уязвимых для операций гитлеровских спецслужб. И многие из них пали жертвами не хорошо налаженной работы немецкой контрразведки, а геноцида, развернутого нацистами.