ББК 63.3(2)6-8
© С. Минаков, 2004
ISBN 5-699-09149-1
© ООО «Издательство «Яуза», 2005 © ООО «Издательство «Эксмо», 2005
ВВЕДЕНИЕ
Оборонные проблемы предопределяли исторический путь России. Это было обусловлено и ньше не преодоленным противоречием между обширностью территории и относительно малой численностью населения, низкой его плотностью. Таким образом, геополитический фактор в истории России приобрел гипертрофированный характер. Этими обстоятельствами в значительной мере были (и есть) Обусловлены господствующие формы политического устройства, идеологическая устремленность, смыслообразующие стимулы социокультурных настроений, ментальность. В конце концов, это цивилизационное противоречие создавало мощную макроисторическую предпосылку и для отставания России в ходе модернизации, и для ее великой революции, и для ее трагической и победоносной судьбы во Второй мировой войне. Действует оно и ньше. Оборонные проблемы в России издавна не являются лишь ведомственными или государственными. Как правило, они общенациональны. Они в значительной мере стимулируют даже творческие яатения в культуре вообще.
Именно в этом, социокультурном аспекте мне хотелось бы главным образом рассмотреть высшее командование Красной Армии — советскую военную элиту в 20 — 30-е гг. Ее специфику составляет ряд особых, по-своему уникальных, обстоятельств, нуждающихся в пристальном внимании.
Во-первых, следует иметь в виду, что советская военная элита вырастала из революционного хаоса, из «революционной смуты», сохраняя многие годы спустя генетическую связь со стихией, ее породившей. «Геном» Русской революции был заложен и в ее структуру, и в ее плоть, и в ее дух.
Сама же Русская революция, духовно рожденная в «русском коммунизме» и устремленная к нему, в сущности, обозначилась прежде всего в двух фундаментально важных аспектах — своеобразных итогах многовекового исторического развития России. Обнаружив исчерпанность прежнего способа «выживания» рос-
сийской, или евразийской, «цивилизации», она оказалась выражением неудачи России на пути модернизации и ее несостоятельности перед небывалым и неожиданным испытанием в Первой мировой войне. Культурная элита России, за редким персональным исключением, не нашла не просто верного, но, что немаловажно, социально и политически убедительного решения «цивилизационной проблемы» без революции. В ходе революции и Гражданской войны свои услуги в ее решении предлагали уже «новые люди», — «красные», «белые» революционеры, но не «старорежимные».
В то же время революция и Гражданская война, по существу, являлись также одним из способов модернизации России — попыткой насильственного перераспределения мирового достояния. И чего не смогли добиться С. Витте и П. Столыпин реформами, «огнем и мечом» «Мировой революции» пытались обеспечить ее «вожди».
«Архетип революции», сложившийся на основе Великой французской, обозначил две альтернативные «модели» ее судьбы: «революционные Наполеоновские войны», венчавшие революцию треуголкой Наполеона, или нож гильотины, нависший призраком Робеспьера над головами тысяч его соотечественников. В ставшей афоризмом фразе Дантона — «революция пожирает своих детей» — затаился, кажется, некий «закон истощения революции»: революционеры обречены на гибель либо на полях сражений Наполеоновских войн (французский вариант), либо на гильотине от рук прежних товарищей, ожидающих своей участи в очереди на эшафот. Это уже «российский вариант» «истощения революции».
В контексте обозначившихся рассуждений эпоха «Мировой революции» (в реалиях и ожиданиях), в собственно «революционных» и надвигающихся (преимущественно в воображении) Наполеоновских войнах вдруг обрывается в 1924 г. Смерть В. Ленина в тот год, — скорее, лишь совпадение. Совокупность многих обстоятельств после 1924 г. уже исключает вариант гибели на полях сражений «революционных войн». После оставался, превращаясь постепенно в роковую неизбежность, один-единст-венный вариант — погибнуть «врагами народа» на эшафоте. Вопрос был лишь в том, кто из революционеров будет выполнять роль судей и палачей и когда им в свою очередь будет уготована участь жертв и «врагов народа».
Впрочем, этот вывод можно сделать лишь ныне, ретроспективно определяя и оценивая случившееся. Тогда же, в 1924-м, вектор развития революции еще не просматривался с очевидной ясностью. Многое еще зависело и от мировой социально-экономической, политической, социокультурной конъюнктуры, и от качественного состава, поведения, способностей, выбора элит и выдвинутых ими лидеров. В социокультурном и политическом переплетении напряженности сознательного и неосознанного с середины 20-х гг. должны были обнаружиться кроваво-романтический «наполеоновский» и кроваво-прозаический «робеспье-ровский» варианты «истощения» революции, судьбы страны и ее культуры. Этот выбор и предопределял на ближайшие десятилетия доминирующую роль «политической» или «военной» атиты в указанных процессах. Именно одна из указанных элит в процессе «революционного истощения» присваивала и аккумулировала не только «политические» или «военные» свойства и потенциал, но всю органически не расчлененную, многовекторную и многозначную совокупность культурного и цивилизационного развития страны. Все рождалось из ее революционного потенциала. Все творила «революционная элита», однако качество грядущего развития на данном этапе зависело от доминирования ее «наполеоновских» или «робеспьеровских» свойств. Все зависело от «политической» или «военной элиты», рожденных революцией и сложившихся в недрах «элиты революционной».