О чем же разговаривали данные персоны, накануне ареста одной из них, прогуливаясь по парку? Не о звездах же на небе? Вряд ли Якир читал Хрущеву стихи или вел разговор о литературных новинках, даже будучи «приятным человеком»? Скорее, передавал явки и связи с другими людьми, которые были в глубоком подполье, а также связи с заграницей. Ну, о чем же еще может говорить за несколько часов до своего ареста, такая крупная фигура в военном отношении, как Якир, стоявшая в руководстве заговором 1937 года?
Тут с одним фигурантом не успеваешь разобраться, а Хрущев уже начинает проявлять беспокойство о другом, — о Тухачевском. Ему и хочется выразить солидарность с данными людьми и, в тоже время, осторожничает, отделяет себя от сопричастности в данном деле.
«С Тухачевским я не был близко знаком, но относился к нему всегда с уважением. Как-то незадолго до ареста (я не знаю почему) он позвонил мне и говорит: «Товарищ Хрущев, разрешите мне прислать к вам скульптора?» Я спрашиваю: «Зачем?» А он очень увлекался ваянием и вообще любил искусство. «Да ведь все равно какой-нибудь скульптор с вас будет делать портрет и чёрт-те что сделает, а я пришлю вам хорошего». На этом дело и кончилось. Потом, когда сообщили о судебном процессе, я думал: «Чёрт его знает, почему он мне это предложил? Не вербовал ли он меня?» И ругал себя: «Как хорошо я к нему относился! Какое же я г…, ничего не видел, а вот Сталин увидел».
Как Хрущев увернулся в деле Тухачевского, приходится только гадать и удивляться. На него падало подозрение связи с показаниями наркома Антипова, но выкрутился. Были арестованы два его помощника Рабинович и Френкель, но Хрущев был «не потопляем».
«Был арестован, как я уже упомянул, Корытный, которого я знал еще по Киеву… Как его взяли? Он заболел, и его положили в больницу. Я поехал туда навестить его, побыл там, повидал его, а на следующий день узнал, что он арестован. Его арестовали прямо в больнице, и его жену тоже, сестру Якира. В этом случае у меня нашлось еще какое-то объяснение. Хотя я и считал Корытного честнейшим, безупречнейшим человеком, но раз Якир оказался изменником, предателем и агентом фашистов. А тот был его ближайшим другом, то Якир мог оказать на него свое влияние. Значит, возможно, я ошибался и зря доверял этому человеку…
Еще один из секретарей горкома, Кульков, московский пролетарий, член партии с 1916 года, не блиставший особыми качествами, но вполне честный и надежный человек, тоже оказался арестованным. Одним словом, почти все люди, которые работали рядом со мной, были арестованы. Надеюсь, понятно, каким было мое самочувствие (или окружение людьми? — В.М.)Со мной тогда работал еще Марголин, член партии с 1912 или с 1914 года… Когда же я стал первым секретарем Московского горкома, его избрали вторым, а затем, после арестов в Днепропетровске его выдвинули туда секретарем окружного комитета партии. Там его и арестовали… Среди других был арестован мой хороший приятель Симочкин.
У Хрущева, прямо нюх на людей, которых арестовывают. То накануне ареста Якира, беседует с ним ночью, то накануне ареста Корытного, приезжает к тому в больницу. Если следовать логике Никиты Сергеевича, то неужели он сам не мог «оказаться под влиянием Якира»? Кроме того, появляется ощущение, что Хрущев, как некая «былинка в поле» среди выкошенной травы из арестованных. Как же карающий меч революции не обрушился на «безгрешную» голову Никиты Сергеевича? Сам он особых разъяснений по этому поводу не дает, просто, как всегда прикидывается наивным простачком, вращающимся без определенных дел и обязанностей в Кремлевских стенах.
Как все это сопоставить с действиями самого Никиты Сергеевича? Упоминавшийся переводчик Бережков, в своих поздних воспоминаниях, рассказывает о репрессиях, проводимых на Украине.
«Первым исчез Постышев, герой гражданской войны, победитель японцев и других интервентов на Дальнем Востоке. Позже мы узнали, как происходило такое исчезновение. Руководителя вызывали в Москву по срочному делу… В Москве прямо с Киевского вокзала обреченного на смерть доставляли в подвалы Лубянки. Туда препроводили вслед за Постышевым и Чубаря. Любченко — он был председателем Совета Народных Комиссаров Украины, — понимая, какая участь его ждет, попрощался с молодой красавицей женой, заперся в кабинете своего роскошного особняка и застрелился. Несколько позже арестовали и расстреляли первого секретаря КП(б)У Косиора».