Советская внешнеполитическая стратегия, в соответствии с которой Коминтерн и Наркоминдел действовали как два инструмента двойственной политики (с помощью одного стремились свергнуть капиталистические правительства, а с помощью другого пытались устанавливать с ними деловые отношения), были, по сути, творением Ленина в такой же мере, как и курс советской дипломатии, имевший целью укрепить безопасность революционного государства путем усугубления трений между врагами. Более того, Ленин постоянно следил за внешнеполитическими делами и даже временами диктовал народному комиссару иностранных дел Георгию Чичерину тексты дипломатических нот иностранным правительствам56. Наряду со всей этой деятельностью по прямому политическому руководству Ленин много выступал с речами, писал статьи для советской печати и создал такие важные политические труды, как «Очередные задачи Советской власти», «Пролетарская революция и ренегат Каутский», «Детская болезнь “левизны” в коммунизме». В конце жизни, когда болезнь сделала Ленина частично неработоспособным, он в серии коротких писем, которые Бухарин позднее назвал «политическим завещанием» Ленина, продолжал давать руководящие указания относительно будущей советской политики. В них в основном речь шла о главной проблеме преобразования отсталой России нэпа в страну, которую можно было бы с полным правом назвать социалистической.
Стоит ли удивляться, что в свете сказанного фигура Ленина в глазах большевиков выросла до гигантских размеров. Он олицетворял собой чудо удержания власти и последующих надежд на коммунистическую революцию на родине и за рубежом. Не только близкие соратники, но и великое множество членов партии не просто обожали, а буквально боготворили Ленина. Лучшим свидетельством тому являются рассказы очевидцев, наблюдавших за партийной аудиторией во время публичных выступлений Ленина. В своем репортаже Уолтер Дюранта писал: «Я видел Ленина, когда он говорил со своими сторонниками. Небольшого роста, энергичный, плотный человек под ослепительным светом, встреченный бурными аплодисментами. Я обернулся, их лица сияли, как у людей, взирающих на божество. И Ленин был таковым, независимо от того, считали ли вы его заслуживающим проклятая антихристом или рождающимся раз в тысячелетие пророком. По этому вопросу можно спорить, но, если пять тысяч лиц способны засветиться и засиять при виде его (а я это наблюдал), тогда я заявляю, что он был необыкновенной личностью»57 Мемуарная литература изобилует подобными фактами. Один коммунист, который слышал Ленина на каком-то послереволюционном собрании, рассказывал о реакции присутствующих: «Лица их просветлели. Это было поистине интеллектуальное пиршество»58. Игнацио Силоне, впервые увидевший Ленина на конгрессе Коминтерна в 1921 г., вспоминает, что «всякий раз, когда он входил в зал, атмосфера менялась, делалась наэлектризованной. Это был почти физически ощутимый феномен. Он заражал энтузиазмом так же, как верующий среди сгрудившихся подле алтаря в соборе св. Петра излучает священное горение, которое волнами расходится по храму»59.
Преклонение перед Лениным проявлялось в склонности последователей делать его центральной фигурой культа его личности. Об этом, например, свидетельствовала реакция общественности на ранение Ленина 30 августа 1918 г., когда какое-то время он находится между жизнью и смертью. В тот период в советские газеты приходили тысячи писем с выражением преданности и горячих пожеланий скорейшего выздоровления. Троцкий, впоследствии осудивший культ Ленина, в речи 2 сентября 1918 г. заявил: «Никогда собственная жизнь каждого из нас не казалась нам такой второстепенной и третьестепенной вещью, как в тот момент, когда жизнь самого большого человека нашего времени подвергается смертельной опасности. Каждый дурак может прострелить череп Ленина, но воссоздать этот череп — это трудная задача даже для самой природы». По словам Луначарского, Троцкий, по-видимому, где-то в это же самое время, хотя и не публично, заметил: «Когда подумаешь, что Ленин может умереть, то кажется, все наши жизни бесполезны, и перестает хотеться жить»60. А через несколько дней Зиновьев, выступая в Петроградском Совете (о чем шла речь выше), заявил, что Советское государство нашло в Ленине «не только своего главного политического вождя, практика, организатора, пламенного пропагандиста, певца и поэта, но и своего главного теоретика, своего Карла Маркса», и далее характеризовал Ленина следующим образом: «...возьмите фанатическую преданность народу, какая отличала Марата, возьмите маратовскую неподкупность, возьмите его простоту и интимное знание народной души, возьмите его стихийную веру в неиссякаемую силу “низов”; возьмите все это от Марата, прибавьте к этому первоклассное образование марксиста, железную волю, глубокий аналитический ум — и вы получите фигуру Ленина такой, какой мы ее знаем сейчас».
Ничто не могло для самого Ленина, которому было так чуждо всякое стремление к личной славе, быть более неприятным, чем этот неиссякаемый поток публичных эмоций и восхвалений. И поэтому, когда состояние его здоровья улучшилось до такой степени, что он смог вернуться к работе, Ленин ужаснулся, читая напечатанное в советской прессе после покушения. Его помощник в Совете Народных Комиссаров ВД Бонч-Бруевич вспоминает, как его срочно вызвали к Ленину, который воскликнул: «Это что такое? Как же Вы могли допустить?. Смотрите, что пишут в газетах?. Читать стыдно. Пишут обо мне, что я такой, сякой, все преувеличивают, называют меня гением, каким-то особым человеком, а вот здесь какая-то мистика... Коллективно хотят, требуют, желают, чтобы я был здоров... Так, чего доброго, доберутся до молебнов за мое здоровье... Ведь это ужасно!. И откуда это? Всю жизнь мы идейно боролись против возвеличивания личности отдельного человека, давно порешили с вопросом героев, а тут вдруг опять возвеличивание личности! Это никуда не годится»61.
Не довольствуясь высказанной в частном порядке тревогой, Ленин поручил Бонч-Бруевичу и еще двум помощникам посетить (начав с «Правды» и «Извес-
тий») все редакции советских газет и разъяснить, что восхваление его личности следует немедленно прекратить. «На другой же день газеты были все в другом тоне, — говорится далее в воспоминаниях, — и Владимир Ильич более не поднимал этого вопроса...».
Однако прошло немногим более года, и последователи Ленина опять проявили склонность вознести его на пьедестал. В речах на одном из партийных собраний, состоявшемся в апреле 1920 г. в честь пятидесятилетия Ленина, и в опубликованных советской печатью по этому случаю статьях они провозгласили Ленина вождем62 русской и мировой революции. Максим Горький сравнил его с такими историческими фигурами, как Христофор Колумб и Петр Великий. Евгений Преображенский назвал его «душой и мозгом Октябрьской революции». А. Сольц изобразил Ленина историческим героем нового склада, вождем сознательно действующих масс, которые нуждались не в герое для поклонения, а в вожде, который, как Ленин, был бы «плотью от плоти их, их мыслью и словом». По выражению Троцкого, Ленин сочетал в себе марксиста-интернационалис-та и русского революционного деятеля, чем-то «похожего на крепкого, умного мужика». Россия, заявил Троцкий, никогда не переживала ни своей буржуазной великой революции, ни реформаций, ее национальная революция вращалась вокруг рабочего класса, руководимого Лениным. «Наша история, — продолжал он, — не дала в прошлом ни Лютера, ни Фомы Мюнстера, ни Мирабо, ни Дантона, ни Робеспьера. Именно поэтому русский пролетариат имеет своего Ленина». Бухарин отдал дань Ленину как учителю, создавшему новую теоретическую школу марксизма, и в этой связи отозвался об остальных большевистских лидерах как о его «учениках». Сталин, выступивший одним из последних, заметив, что ему осталось мало что сказать, посвятил свое выступление скромности Ленина. Он напомнил о двух случаях, когда Ленин ошибался (в одном из них Ленин не желал затягивать с началом восстания до созыва съезда Советов в октябре 1917 г.), а позднее мужественно признал свои ошибки. Затем в статье, опубликованной в «Правде» к пятидесятилетнему юбилею, Сталин назвал Ленина «организатором и вождем» Российской коммунистической партии. Статья заканчивалась сравнением Ленина с пролетарскими вождями двух типов, известных истории, — с такими выдающимися вождями-практиками, самоотверженными в бурное время, но слабыми в теории, как Лассаль и Бланки, с вождями мирного времени, сильными в теории, но слабыми в делах организации и практической работы, каковыми являлись, например, Плеханов и Каутский. Величие Ленина как вождя в том, что он, по словам Сталина, соединял в себе оба таланта63.