Генерал Гамелен информировал Ворошилова о французских военных приготовлениях, а Ворошилов через советского военного атташе в Париже сообщил о выходе на боевые позиции вдоль западных границ СССР тридцати пехотных дивизий, моторизованных дивизий и военно-воздушных сил. Однако послание Ворошилова опровергалось сообщениями немецких и польских источников, доносивших об отсутствии каких-либо свидетельств военных приготовлений Советского Союза, который не осуществил даже таких предмобилизационных мер, какие предприняли Бельгия, Нидерланды и Швейцария.
Москва не информировала ни Прагу, ни Париж о полученной 24 сентября румынской ноте, содержавшей официальное согласие Бухареста на переброску через территорию Румынии советских войск и на масштабные перелеты в ее воздушном пространстве. Да и на саму ноту СССР не ответил. Не отреагировала Москва и на просьбу Чехословакии срочно оказать советскую поддержку с воздуха. Эта просьба была направлена в Москву как раз перед ожидавшимся 27 сентября немецким вторжением96. «Они тоже ведут собственную игру, — сказал в то время Бенеш о русских своему личному секретарю Прокопу Дртине и добавил: — Если они нас в это втянут, то тут же и бросят»97.
Все остальное — прискорбная история. Кратковременная военная активность Запада сошла на нет, как только британский и французский лидеры решили отправиться в Мюнхен, где 30 сентября было подписано соглашение на выдвинутых Гитлером условиях. Хотя в Мюнхене за столом переговоров рядом с Гитлером и Муссолини сидели Чемберлен и Даладье, отсрочившие мировую войну политикой умиротворения, помог Гйтлеру разделаться с Чехословакией и Сталин. Даже когда на следующее утро Бенеш вызвал к себе посла Александровского, спросил его, окажет ли Советский Союз Чехословакии полномасштабную военную помощь, если она отвергнет мюнхенский диктат, и сказал, что должен получить ответ к полудню, Александровский задержал свой телеграфный запрос в Москву до 11.20. Кремль ответил утвердительно, но уже после того, как немцы 2 октября вошли в Судетскую область, не встретив никакого сопротивления98.
Сталинская дипломатия, как она тайно и явно складывалась в предшествовавшие Мюнхену месяцы, стала заключительным актом стратегии Сталина по созданию коалиции на Западе. Нет никаких оснований верить, но зато множество оснований сомневаться, что Сталин был когда-либо готов использовать русскую военную мощь (какой бы она ни была в то время) для того, чтобы в совместных с Францией и Чехословакией военных действиях не дать Гйтлеру стереть последнюю с лица земли. Цель Сталина состояла в том, чтобы поощрять затяжную войну, столкнув Чехословакию и западные демократии с Германией, (в которую Советский Союз не был бы вовлечен, а если бы и был вовлечен, то в самой малой степени), а тем временем прийти в себя от опустошений, причиненных его террором, и создать возможности для вступления в войну в такой момент, когда он мог бы распространить свой контроль на Восточную Европу и Балканы.
Учитывая сказанное выше, весьма сомнительно, чтобы Сталин когда-либо всерьез допускал возможность выполнения Францией с опорой на поддержку Великобритании своих договорных обязательств защитить Чехословакию. В любом случае теперь, после падения Чехословакии, сохранилась альтернатива (и к ней Сталин всегда склонялся) войны на Западе, которой предшествовало бы и которую развязало бы соглашение между Москвой и Берлином. Сразу после Мюнхена дипломатия Сталина приняла этот курс. Даже когда в октябре немцы захватывали отторгнутые от Чехословакии пограничные районы, Литвинов и Шуленбург пришли к устному соглашению (о нем впервые намекнул Шуленберг летом 1938 г.) приглушить взаимную критику в прессе и по радио, а также личные нападки на Гитлера и Сталина. В декабре 1938 г. было возобновлено без прежних, возникших год назад проволочек торговое соглашение, что открыло путь для дальнейших советско-германских торговых переговоров, предложенных советской торговой миссией в Берлине99.
Хотя в Испании Гитлер обеспечил окончательную победу Франко, подготовив руководимый и вооруженный немцами легион «Кондор», Сталин не предпринял ничего для укрепления республиканских сил, которые в июле 1938 г. провели успешное наступление через реку Эбро. Наоборот, он уменьшил советский вклад в дело Республиканской Испании. Правда, помощь Республике — пусть и в меньших масштабах — продолжалась, а в феврале 1939 г. испанские коммунисты получили инструкции сопротивляться до последнего (Гражданская война завершилась 1 апреля полным поражением Республики). Однако осенью 1938 г. стало давать о себе знать охлаждение интереса Советского Союза к испанским делам. С одобрения Москвы из Испании была выведена Интернациональная бригада100. Когда в ноябре глава республиканского правительства
Хуан Негрин в отчаянии обратился к Сталину с просьбой усилить военную помощь, его призыв остался без ответа101. Сталин больше не хотел, чтобы Испания мешала улучшению отношений СССР с Германией.
После свертывания советской активности в Испании русские, приехавшие туда, чтобы, рискуя жизнью, участвовать в антифашистской борьбе, возвратились на родину. Большинство из них там ждала смерть. Армейские офицеры, летчики, дипломаты, энкавэдэшники, журналисты (примечательным исключением стал Эренбург) пали жертвами террора.
В числе видных деятелей, разделивших такую судьбу, назовем генерала Клебера, Владимира Антонова-Овсеенко (с 1936 г. он занимал пост советского генерального консула в Барселоне), а также прославившегося своим «Испанским дневником» Кольцова, которого Сталин называл «дон Мигель». Кольцов был арестован в декабре 1938 г. Когда его младший брат, широко известный карикатурист Борис Ефимов, попытался заступиться за Кольцова, выйдя на довольно высокий уровень, Ульрих сказал ему «Неужели вы не понимаете, что, если его арестовали, значит, на то была соответствующая санкция?»102
В начале 1939 г. в камере Лефортовской тюрьмы Павел Гольдштейн ненадолго оказался вместе с генералом Клебером, который совершенно точно предсказал, что будет вскоре казнен, и пояснил: «Я знал слишком много как командир Интернациональной бригады в Испании и в бытность мою в Соединенных Штатах под именем Фред и ранее в Коминтерне под именем Штерн»103.
В 1938 г. арестованный сын Михаила Томского (он выжил в сталинский период и описал этот эпизод) встретил в Бутырской тюрьме Антонова-Овсеенко, который во второй половине 1937 г. был отозван из Испании и после доклада Сталину об испанских делах короткое время занимал пост наркома юстиции РСФСР, а затем был арестован. Антонов-Овсеенко рассказал своим сокамерникам, что отказался подписать протоколы с признанием своей вины. Когда за это следователь назвал его врагом народа, он сказал,- «Ты сам враг народа, ты настоящий фашист». На это следователь ответил: «Народ нам доверяет во всем, а вы будете уничтожены. Я вот за вас орден получу!»104. В тот же день старого большевика увели на расстрел.
Фактически почти все русские и иностранные коммунисты, сражавшиеся в Испании, выжившие там и возвратившиеся в Москву имели глубокие антифашистские убеждения. Этого одного было достаточно для того, чтобы они стали политической обузой для Сталина, склонявшегося к сделке с Гитлером. Многие из них закончили жизнь в лагерях вместе со старыми большевиками, евреями и немцами, поляками и другими коммунистами-иностранцами, а также со всеми теми, кто не мог смириться с мыслью о сотрудничестве советского и нацистского режимов, целью которого был раздел Восточной Европы.
Неудивительно, что еще до конца 1938 г. политически проницательные лагерники, основываясь на составе прибывавших в лагеря арестантов, предсказывали сталинско-гитлеровский пакт105.
Примечания
.-[ОЛ^Н I- 1 ,К (-., ГО'Д ■ >а>
1 «Правда». 31 октября 1937 г. «пи чаамсл,»»»
2 Краткий курс истории СССР /Ред. А. Шестакон. М., 1938. С. 49-50. ~
5 Там же. С. 167,235,245-247
4 Запись вел адъютант Ворошилова генерал Р.П. Хмельницкий. Автор цитирует и излагает слова Сталина по тексту записи, любезно предоставленной ему дочерью Хмельницкого Натальей Киршон.
6