Каким бы зловещим предзнаменованием и ни выглядел этот эпизод, он, однако, не означал окончания борьбы. Некоторые честные агрономы, соратники Вавилова, стараясь сохранить генетику, продолжали обреченное на верный проигрыш сражение. Лысенковцы вознеслись на волне Большого террора, прокатившегося после февральско-мартовского (1937) пленума ЦК. Спекулируя на тезисах основного доклада Сталина, Лысенко и Презент поносили своих научных противников как врагов народа. Генетики стали исчезать за тюремными стенами.
К началу 1938 г. Лысенко оказался у административного руля в качестве президента Академии сельскохозяйственных наук им. Ленина (Вавилов был смещен с этого поста в 1935 г.). Сторонники Лысенко заняли ключевые посты во всех смежных с этой отраслью науки исследовательских институтах. Он прокладывал путь к окончательному разгрому генетики, что и было осуществлено с благословения Сталина в 1948 г.
Конформизм — таков был отличительный признак культуры в условиях административного диктата. Творческая самобытность оказалась закованной в цепи. Бал правила посредственность. Будь то на публичных собраниях, в книгах и пьесах или в узком кругу друзей (где каждый понимал, что среди них может быть осведомитель НКВД), люди говорили лишь то, что было им, как они полагали, положено. Они становились такими, какими обязаны были стать, — начетчиками, излагающими идеи, которые, как они знали, были ортодоксальны и безопасны, поскольку несли на себе печать сталинского одобрения.
Насколько сталинская культура подчинялась заданному сценарию, позволяет судить следующий пример. На устном экзамене в Московском университете по истории партии, как много позже вспоминал один профессор, был задан вопрос-. «Как стоит наша партия?». Студент ответил: «Партия стоит непоколебимо, прочно, уверенно». «Не то, не то, — морщится доцент. — Не знаете вы “Краткого курса”. Наша партия стоит “как утес”»26.
Лишь немногие храбрецы решились выступить против культурного диктата Сталина, несмотря на то, что это грозило им смертью. Одним из них был беспартийный Вавилов. В 1940 г., когда его портреты исчезли со стендов Всесоюзного института растениеводства на сельскохозяйственной выставке в Москве, он заметил: «Что поделаешь, видно, придется идти на крест»27 Вавилова арестовали б августа того же года. Несмотря на пытки, он отказался признать обвинение в участии в антисоветском заговоре, и ему был вынесен смертный приговор. В 1942 г. казнь заменили 20-летним заключением, а в 1943-м Вавилов умер в саратовской тюрьме от истощения.
Другим несломившимся был Мейерхольд. После того как его театр закрыли, а актеры перешли в другие театры, Мейерхольд остался без работы. Престарелый Станиславский, учеником которого был некогда Мейерхольд, отважился взять его к себе. Разъяснив, что он уже не руководит Художественным театром, Станиславский предложил Мейерхольду место в своей небольшой оперной студии. Однако Комитет по делам искусств, из которого к тому времени за слишком долгое потворство Мейерхольду был убран Керженцев вместе со своей командой, не одобрил этого назначения. Тогда Станиславский сделал впавшего в немилость режиссера преподавателем в своей студии. Там Мейерхольд и проработал несколько месяцев.
В августе 1938 г. Станиславский скончался. В июне 1939-го Мейерхольд получил возможность отречься от своих формалистских прегрешений на организованной Комитетом по делам искусств Всесоюзной конференции театральных режиссеров. Когда на второй день ее работы он взошел на трибуну, собравшиеся, среди которых был и Ю. Елагин, тепло приветствовали его.
Невысокий, светловолосый человек говорил сначала заикаясь, но затем его голос набрал силу. Свою вину он видел в том, что слабо сдерживал «мейерхоль-доманию» тех, кто выступал его подражателями. А они искажали, как сказал Мейерхольд, его художественный метод в своей практике. Мейерхольд признал известную справедливость обвинений в чрезмерном экспериментаторстве при постановке некоторых русских классических пьес, но не в формализме. Мастер, сказал Мейерхольд, вправе экспериментировать, выражая таким образом свою творческую индивидуальность. Непонятно только, почему это следует именовать «формализмом». Рассуждая от обратного, Мейерхольд поставил вопрос так-.
«Что такое социалистический реализм? Вероятно, именно социалистический реализм является ортодоксальным антиформализмом. Но я хотел бы поставить этот вопрос не только теоретически, а и практически. Как вы называете то, что происходит сейчас в советском театре? Тут я должен сказать прямо,-если то, что вы сделали с советским театром за последнее время, вы называете
антиформализмом... то я предпочту быть с вашей точки зрения, «формалистом». Ибо по совести моей я считаю происходящее сейчас в наших театрах страшным и жалким... И это убогое и жалкое нечто, претендующее называться театром социалистического реализма, не имеет ничего общего с искусством... Пойдите по театрам Москвы, посмотрите на эти серые скучные спектакли, похожие один на другой, и один хуже другого... Охотясь за формализмом, вы уничтожаете искусство»28.
Несколько дней спустя Мейерхольд был арестован. Вскоре после этого Зинаиду Райх нашли зверски убитой в своей квартире. Ей было нанесено семнадцать ножевых ранений. Весьма вероятно, что кто-то в высших сферах предпочел ее не арестовывать, а сделать жертвой уголовного нападения. Что произошло с Мейерхольдом — узнали лишь через полстолетия. Его главным следователем и истязателем был Борис Родос. Тринадцатого января Мейерхольд, совершенно сломленный, написал длинное письмо Вышинскому (копию он направил Молотову). В письме Мейерхольд подробно рассказал об иезуитских пытках, которым его подверг этот выродок, добиваясь признания в предательстве. Тремя неделями позже Мейерхольда расстреляли29. л,он
Герои и их деяния
Одна из главных тем сталинской культуры — героизм в борьбе за правое дело против любых преград, начиная от природных и кончая преступным противодействием враждебных политических сил. Стержнем такой культуры, ее наиглавнейшим героем был Сталин.
В речи на I съезде советских писателей в 1934 г. Жданов провозгласил девиз — «героизация». Он призвал создавать литературу революционной романтики, которая отображала бы «реальность в ее революционном развитии» по направлению к великой цели — коммунизму. Далее Жданов заявил:«Советская литература должна уметь показать наших героев, должна уметь заглянуть в наше завтра»3°
В период расцвета сталинской культуры герои произведений имели вождя и учителя, еще более возвышенного героя — Сталина. Культы героев подчинялись определенной иерархии, в которой наивысшее место принадлежало культу Сталина или культу Ленина—Сталина. Ниже располагались культы ушедших из жизни лидеров, таких, как Свердлов, Дзержинский и Киров, а затем шли «культики» здравствующих сотоварищей Сталина, среди которых заметное место занимал Ворошилов. А в самом низу широко разрекламированные герои — выходцы из простого народа. Это были герои и героини труда, подобные Стаханову и Марии Демченко, герои-полярники (скажем, Отто Шмидт и его товарищи, участники экспедиции на «Челюскине»), «сталинские соколы», устанавливающие, как Чкалов, новые мировые рекорды по дальности полетов, героические покорители еще не взятых горных вершин и т.д.
В глазах стереотипных героев и героинь такой литературы Сталин выглядел обладающим талисманом человеком — дальновидным вождем, всезнающим учителем и отцом, любовь к которому беспредельна. В воспоминаниях Стаханова (несомненно, написанных за него) о кремлевском совещании стахановцев, перед которыми выступил Сталин, можно прочесть: «Я не отрывал глаз от товарища Сталина. Мне очень хотелось быть ближе к нему»51. Сталин был в умах и сердцах героев-летчиков, выполнявших сопряженные с опасностью задания. Он вдохновлял рабочих и колхозников на новые достижения на
%
трудовом фронте. К его широко рекламируемым поздравлениям они относились как к невероятной ценности. Он был героем героев. И молодое поколение приобщалось к ориентированной на героев культуре, когда в качестве темы для школьных сочинений учащимся предлагалась и такая: «В жизни всегда есть место для подвига»^2.