Фольклор не просто возродили. Он был создан заново. Сталин и Ленин оказались героями написанных под старину «новин» будто бы народного происхождения. Талантливая сказительница с крайнего Севера Марфа Крюкова была послана вместе с редактором-помощником на родину Сталина — в Грузию. В появившейся в результате этой поездки «народной песне» рассказывалось, как Сталин, подобно древнему Владимиру, ходит по Кремлю:
и . ■
И начал он похаживать по горнице И помахивал он белымиргученьюами1 -№ ■:.! ■* И потряхивал он черными кудрями
л-'ы ■ И думал он думу тяжкую
Позвал он своих друзей-сотоварищей...
Крюкова и ее помощник сочинили также «былину» о Ленине, в которой описывалось, как предатель Троцкий приближает кончину больного Ленина. Ленин верит, что Сталин уничтожит врагов революции, а в заключение Сталин дает клятву верности усопшему вождю39 Так псевдофольклор прославлял боевую дружбу двух большевистских «богатырей».
Героизм русского народа, нашедший свое выражение в отваге возглавляемых Александром Невским воинов, стал темой фильма Эйзенштейна, музыку к которому написал Прокофьев. В одном из своих замечаний по поводу фильма Эйзенштейн намекнул на параллель между Невским, в 1242 г. объединившим новгородцев на разгром на льду Чудского озера вторгшихся тевтонских рыцарей, и Сталиным40. Фильм завершался словами, обращенными Невским к нескольким выпущенным из плена немецким военачальникам: «Идите и скажите повсюду в чужих землях, что Русь живет. Пусть они без страха приходят к нам в гости. Но всякий, кто придет к нам с мечом, от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет русская земля!».
В 1939 г. на сцене Большого театра была возобновлена постановка русской классической оперы Глинки «Жизнь за царя», темой которой был героизм. Теперь она, как и в первоначальном варианте композитора, называлась «Иван Сусанин». Сусанин пожертвовал своей жизнью ради спасения молодого царя Михаила от пленения поляками в пору Смутного времени.
В новом — сталинском — варианте оперы Сусанин спас не царя, а Москву. Героями, возглавившими народное восстание против польских захватчиков, были Козьма Минин и князь Пожарский. В заключительной сцене одержавших победу крестьян-повстанцев встречают в Москве как героев. Когда они вступают на Красную площадь, бурлящая яркая толпа приветствует их ликующим хором-. «Слава, слава!». Финальный эпизод рецензент «Правды» описал так: «Вот момент, когда зрители и артисты сливаются воедино, и кажется — одно огромное сердце бьется в зале. Народ приветствует свое героическое прошлое, своих витязей, своих бесстрашных богатырей. Чудесное, незабываемое мгновение!». По свидетельству Светланы, дочери Сталина, он любил эту оперу, но только лишь за сцену в лесу. После нее Сталин из театра уходил4
По представлению Сталина, такие произведения искусства, несомненно, служили делу подготовки народа к боям с чужеземными войсками во время войны, которая, как он считал, начнется в избранный им момент. Подобные творения подразумевали готовность народа вновь сражаться с иноземным врагом. Если с помощью русского народа Невский разгромил немцев, Минин и Пожарский — поляков, а Кутузов — французов, то теперь уже преодолевшая отсталость Советская Россия, конечно же, сокрушит любые иностранные войска, которые попытаются разгромить ее.
КсенофобиятакжедавалаосебезнатькультурепоСталину.Всередине 1936 г., т. е. в пору волны доносов, некоторых советских ученых, начиная с видного математика Н.Н. Лузина, подвергли публичным обвинениям за то, что они отправляли свои труды за границу до их опубликования у себя в стране. «Правда» обратилась к этой теме в редакционной статье, опубликованной 9 июля 1936 г. Она осудила «традиции раболепия» перед Западом, унаследованные от царских времен, когда аристократическое дворянство с пренебрежением отказывалось от русского языка, презирало русский народ и полагало, что «свет науки исходит только с Запада, только от иностранцев». Но даже теперь, писала «Правда», когда Россия обладает передовой наукой, некоторые ученые (газета назвала их поименно) по-прежнему считают естественным и нормальным публиковать свои труды сначала, а порой и только за рубежом. Подобное положение нетерпимо, утверждала «Правда»: «Советский Союз — не Мексика, не Уругвай какой-нибудь, а великая социалистическая держава». Поспешно проведенные в институтах Академии наук собрания осудили академика Лузина и других «врагов в советской маске» за «своего рода вредительство», выразившееся в передаче своих работ для первоначальной публикации за рубеж42.
Возможно, из-за нежелания прервать важную научную деятельность, кто-то в верхах вскоре положил конец этой кампании, и ученые, подобные Лузину, не сгинули в тюрьмах. Но не исчезла, однако, ксенофобия. Лысенко и его последователи стали клеймить генетиков, от которых они хотели очистить советскую науку, за то, что ученые черпали идеи в зарубежных исследованиях данной области знаний — Г. Менделя, А. Вейсмана и Т.Х. Моргана. Правда, эпитет «вейсманизм-морганизм» стал общераспространенным лишь после успешного завершения лысенковских усилий в 1948 г. Но уже в 1939 г. Лысенко говорил о том, что настало время для изгнания «менделизма» во всех его формах из лекций и учебников43. Это предвещало крайности официальной ксенофобии, пронизавшей сталинскую культуру в послевоенные 40-е годы.
Прославление прошлого страны-героя достигло апогея, когда в конце 30-х годов вышел новым изданием немарксистский дореволюционный пятитомный «Курс русской истории» В.О. Ключевского. Благожелательная рецензия высоко оценила созданные ученым живые портреты русских правителей с древнейших времен до XVIII в. Критиковался же Ключевский лишь за то, что, описывая опричнину Ивана Грозного, он не осознал ее прогрессивную роль в истории, а увидел в ней «высшую полицию по делам об измене»44.
С другой стороны, яростно осуждался Покровский и его лишенная русского национализма историографическая школа. Вполне возможно, что от худшей судьбы Покровского уберегло то, что в 1932 г. он умер от рака. Проживи Покровский до второй половины 30-х годов, и было бы установлено, что он служил целям «троцкистских вредителей», изъяв, например, из истории «справедливые войны», которые в прошлом вели русские и другие, ставшие ныне советскими народы. Историков школы Покровского, которые пали жертвами террора, поносили теперь как врагов народа.
Изданный в 1938 г. двухтомный сборник статей «Против исторической концепции М.Н. Покровского» беспощадно критиковал ученого за чудовищные «ошибки». Указывалось, например, что он не осознал прогрессивного значения собирания Московией русских земель и возникновения самодержавия; не констатировал, что русские были вправе начать в 1558 г. Ливонскую войну; забыл разъяснить, что победа немецких войск над русскими при Невеле в 1563 г. — результат измены Курбского; не понял, что русский народ вел справедливую освободительную войну против поляков, и умалил роль, которую в ней сыграли Минин и Пожарский. Покровского, далее, обвинили в том, что отрицал прогрессивное значение деятельности Петра Первого; возложил ответственность за Отечественную войну 1812 г. не на Наполеона, а на русский торговый капитал; опорочил великого русского стратега Кутузова; оскорбил русских крестьян утверждением, что они поднялись против французов «из-за своих кур и гусей»; попытался оправдать роль японского империализма в русско-японской войне 1904-1905 гг. и умалил героизм русских солдат при обороне Порт-Артура и в других сражениях в период Русско-японской войны45. Придав этому перечню ошибок Покровского обратный знак, мы получим развернутый список тезисов русских националистических позиций сталинской школы.
Враги и их деяния «Пьеса вредная, пацифистская. И.В. Сталин». Таково было замечание Сталина на экземпляре пьесы «Когда я один», герой которой, советский интеллигент, приведен в отчаяние склоками и подсиживанием, царящими в отношениях между окружающими его людьми. После этого автор пьесы Михаил Козаков впал в немилость46.