Использование Сталиным слова «пацифист» в качестве эпитета говорит о многом. Стихией Сталина были сражения, борьба с врагами и мщение им. В его реальной политической жизни набор врагов постоянно менялся. Когда некоторые из них терпели поражение, — а во многих случаях их настигала смерть, — на их место непременно заступали новые. И подобно тому, как это было в реальной политической жизни, такой процесс развертывался и в мире сталинской культуры. Мир этот был населен врагами, против которых боролись герои нескончаемой драмы «кто кого». Вымышленный враг неизменно оставался главным действующим лицом, соседствующим с вымышленным героем. Иногда вымышленный враг наносил поражение вымышленному или воплощающему реальное лицо герою, например маленькому герою Павлику Морозову или великому герою Кирову. Но неизменно другой вымышленный или воплощающий реальное лицо герой (когда это было можно, таковым изображался Сталин) наносил поражение врагам, которые несли заслуженную кару. Образ врага был в не меньшей степени, чем образ героя, главной темой сталинской культуры.
В пору апогея террора многократно рассказывали и пересказывали истории о злодеях, убивших Павлика Морозова. Были и варианты этой темы. Один из них — рассказ «Славный пионер Гена Щукин» — был издан в 1938 г. для детей младшего возраста тиражом 50 тыс. экземпляров. Мальчик, о котором шло повествование, живет в далекой сибирской деревне, расположенной вблизи золотых приисков, на которых действуют вредители-троцкисты. Они выводят из строя шахтные механизмы, а также автотранспорт, желая сорвать доставку на прииски продовольствия и оборудования. Никому в поселке не известно, что отчим 1^ны — Акимов — троцкистский вредитель, на квартире которого часто встречаются для обсуждения своих планов другие троцкисты. Гена подслушивает их разговоры. Он сообщает в письме своему дяде Пете, что Акимов и его приятели — враги, ломающие станки. Акимов убивает мальчика, но в конце концов после того, как дядя Петя пересылает Генино письмо местным властям, вынужден сознаться в преступлении. Он говорит, что убил Гену «за то, что он пионер» и «многое знал, что не следовало ему знать». Акимова и его друзей-сообщников предают суду. Рассказ заканчивается такими словами: «Так маленький большевик Гена, ценой своей героической жизни, помог разоблачить врагов»47
Тема родственников, оказавшихся врагами народа, разрабатывалась в пьесе «Чужой», поставленной московским Театром им. Ленсовета. Действие пьесы разворачивается в семье стахановца, работающего на провинциальном заводе. Неожиданно в этот город приезжает после двенадцатилетнего отсутствия сын Николай с женой. За связь с врагами он был в свое время снят с высокого поста и исключен из партии. Николай внедряется на завод с целью осуществления диверсий. Его, однако, разоблачают родственники.
Другая пьеса («Родной дом» Б. Ромашева) отвечала неприязни Сталина к «пацифизму». Действующий в ней секретарь обкома говорит, что именно любовь к народу заставляет коммунистов быть бдительными и бороться за счастье людей против всякой пакости, которая еще долго будет мешать этому счастью. А инженер-герой Булыгин жалуется, что пока еще не все осознают, что идет скрытая война. Ее главный инициатор в пьесе — тайный вредитель, директор завода Шатов, скрывающий свою принадлежность к троцкизму в прошлом. Он и его сообщники поджигают лесосклады, организуют аварии на электростанциях, ранят двух рабочих и взрывают завод. Мораль сей пьесы такова: «Враг жесток, подл и хитер». И еще: «Мы живем в нашем большом советском доме, работаем, увлекаемся, веселимся. А какие-то личности бродят вокруг нашего дома и норовят его взорвать»48.
В конце 30-х годов Джон Скотт попал в Магнитогорске на спектакль «Очная ставка». Действие пьесы начинается в разведывательной школе (явно в Германии), в которой мастера шпионажа Вальтера готовят к внедрению в Советский Союз под именем Ивана Ивановича Иванова. Затем действие переносится в Москву, где Вальтер и совершает преступление, убивая девушку, которая, как он опасался, могла выдать его. (Шпион толкает ее под поезд.)
Но в конце концов заподозрившие его советские граждане сообщают о нем властям. В кабинете следователя Вальтеру устраивают очную ставку с его все еще действующим предшественником шпионом Келлером. Используя их показания друг на друга, следователь вынуждает обоих сознаться. Вальтер-Иванов просит о пощаде, а Келлер, держась вызывающе до конца, говорит: «Решающая битва — впереди. Меня расстреляют, но вы будете разгромлены». На это следователь отвечает: «Победим мы».
Занавес опустился под бурные аплодисменты зрителей49. Пьеса «Очная ставка» пользовалась таким успехом, что по ней был поставлен фильм «Ошибка инженера Ко чина». Он был пущен в прокат в конце 1939 г., т. е. уже после подписания Сталиным пакта с Гитлером, и в нем отсутствовала вводная сцена в Германии, которая была в театральном варианте.
В образах положительных героев и врагов можно различить определенные отголоски психологии самого диктатора. Образ героя наделен чертами идеального Сталина, того Сталина, которого диктатор должен был считать реально существующим, в которого он сам хотел верить и для этого требовал подтверждения этой веры от народа и отражения этой веры в самой сталинской культуре. В образах же врагов мы обнаруживаем черты ненавидимого им самим истинного Сталина — двуличность, склонность к заговорам, лицемерие, хитрость, безмерная жестокость. Все это он, Сталин, проявлял в реальной жизни, но в своем сознании мог воспринимать лишь как стороны характера других людей, т. е. врагов, которым они и приписывались.
Кроме того, образ врага, с которым публика знакомилась в рассказах, романах, пьесах и фильмах, преподносился как непреложная правда о реальных людях. Звучавшие сверху требования быть бдительными, как мы уже убедились, породили захлестнувшую всю страну волну доносов. Арестованных под нажимом следователей или пытками вынуждали с помощью этих же следователей давать сфабрикованные показания о своих преступлениях против государства, которые они на самом деле не совершали. Документы, зафиксировавшие их мифические злодеяния и мотивы, которые к ним якобы привели, представляли собой огромную массу материалов. Историкам следует отнести их к жизненно важной составной части сталинской культуры как культуры, измышляющей врага. Как это ни парадоксально, но и Берия, и другие высшие начальники из карательных органов разделяли такой взгляд. На состоявшихся над ними после смерти Сталина закрытых судах они охарактеризовали протоколы допросов, проведенных Родосом и иже с ним, «истинными произведениями искусства»50.
Ныне стали известны примеры подобного творимого под пытками искусства. Родос заставил Мейерхольда сознаться в том, что с 1923 г. он был британским и японским шпионом, а также троцкистом, проводящим по приказам Рыкова, Бухарина и Томского подрывную работу в театральном искусстве, а в 1936 г. был завербован Ильей Эренбургом (последний никогда не арестовывался) в троцкистскую организацию. Кольцов, согласно его признанию (от него он отказался во время продолжавшегося двадцать минут под председательством Ульриха судебного заседания, заявив, что подписал его лишь после чудовищных пыток), был агентом немецкой, французской и американской разведывательных служб. Бабель, которого взяли 16 мая 1939 г., после ареста Ежова признал, что был «организационно связан» с женой Ежова, участвуя в заговоре против советских руководителей, а также, что Эренбург завербовал его в троцкистскую шпионскую группу, передававшую на Запад через Андре Мальро секретные данные о военной авиации, в эту группу, наряду с другими, якобы входили писатели Леонид Леонов, Валентин Катаев, Всеволод Иванов, Лидия Сейфуллина, Владимир Лидин, кинорежиссеры Эйзенштейн и Александров, актеры Михоэлс и Утесов, а также академик Отто Шмидт. На каждом из них, — а все они были в то время на свободе — лежало, с точки зрения Сталина, темное пятно, и было бы желательным иметь на них компромат, который можно использовать, пожелай Сталин кого-нибудь из них арестовать. Бабеля и Кольцова расстреляли в январе 1940 г. Полученные их родственниками сообщения об этом были выдержаны в духе жуткого эвфемизма: «10 лет дальних лагерей без права переписки».