В начале 1936 г. Сталин беседовал с И.А. Кравалем, возглавлявшим ЦСУ, в которое входило Бюро переписи. Сталин сказал Кравалю, что, по его, Сталина, прогнозам, численность населения, по данным переписи, составит около 170 млн Вероятно, Сталин получил эту цифру, экстраполируя ежегодный трехмиллионный прирост на минувший семилетний период. При этом не учитывались колоссальные потери, причиненные массовой депортацией во время коллективизации, великим голодом и террором.
Однако Краваль, Квиткин и другие, отвечавшие за статистику переписи, заняли честную позицию. Согласно переписи 1933 г., в Советском Союзе проживало 162 млн человек8. Когда Сталину стали известны результаты (они опубликованы не были), перепись официально признали «вредительской», а ее организаторы, в том числе Квиткин, были расстреляны как враги народа. По переписи 1939 г. население составило 161,5 млн человек плюс 5,8 млн лиц на военной службе и заключенных, что в целом дало 167,3 млн9. Однако проводившие перепись чиновники, со страхом вспоминая судьбу своих предшественников в 1937 г., дали
Сталину цифры, которые он огласил на съезде, Своим единоличным решением Сталин «отменил» демографическую катастрофу, порожденную его «революцией сверху».
Вклад Сталина в новую идеологию свелся в его съездовском докладе к дальнейшему возвеличиванию советской государственности. Он осмелился подправить положение, сформулированное Энгельсом в «Анти-Дюринге», согласно которому в будущем пролетарскому государству суждено «отмереть», поскольку с прекращением классового антагонизма исчезнет и его репрессивная функция. Сталин, по-прежнему претендующий на то, что он марксист, не мог отказаться от концепции полного исчезновения государства, подобно тому, как суверен-христианин не мог отвергать идею загробной жизни. Он, однако, продвинулся к этой цели насколько мог далеко.
Сталин утверждал, что Энгельс был прав только в том случае, если рассматривать эту проблему «абстрактно». Энгельс не мог предвидеть, каким будет положение социалистического государства, коль скоро оно окажется в капиталистическом окружении и поэтому должно будет располагать сильной армией, карательными органами, разведкой, чтобы защищать себя от нападения извне. Если это окружение сохранится, утверждал Сталин, то мощное государство будет необходимо даже при окончательной победе коммунизма.
Слова Сталина звучали зловеще. Вместе с тем в его докладе содержался пассаж, который мог предвещать смягчение напряженности. Сталин сказал, что необходимость в «массовых чистках» уже отпала. Развивая эту мысль в своем докладе о внутрипартийной политике, Жданов привел вопиющие примеры того, как партийные функционеры оказывались сами «замаскировавшимися врагами», которые занимались повальными доносами и, принося в жертву честных коммунистов, вознамерились дезорганизовать партию и уничтожить ее аппарат. Так, с подобной клеветой выступил некий партийный чиновник в Сибири, разделив людей, на которых он доносил, на несколько категорий: «большой враг», «маленький враг», «вражек» и «вражонок».
Берия выступил на съезде в должности нового шефа НКВД, сменив на этом посту в декабре 1938 г. Ежова. Он торжественно пообещал, что руководимая им организация истребит всех врагов народа. В настоящее время, сказал Берия, она сама очищается от враждебных элементов, которые пробрались в нее (иными словами, от сотрудников ежовского периода), и набирает проверенные кадры. Ежов, занимавший к тому времени пост наркома водного транспорта (он был назначен на него в апреле 1938 г., когда Берия стал его заместителем в НКВД), присутствовал на съезде, но в Центральный Комитет переизбран не был. Об этом позаботился сам Сталин. Придя на закрытое заседание, отбиравшее кандидатуры на избрание, он обвинил Ежова в участии в заговоре в высшем эшелоне НКВД с целью убить его, Сталина, и возложил на него ответственность за аресты невинных людей. Ежов покинул съезд, а через несколько дней был арестован. Первого апреля 1940 г. он был расстрелян, но предварительно выполнил свой последний долг перед истинным организатором террора в России — признался в антисоветских преступлениях10. В памяти народа остались его имя, тесно связанное с ужасами террора, и не указывающий на истинного виновника термин — «ежовщина».
В начале 1939 г. волна арестов пошла на спад. Став в марте кандидатом в члены послесъездовского Политбюро, Берия на одном из его заседаний высказал мнение, что пора сократить число арестов, ибо в противном случае больше не останется кого арестовывать1 Р Несколько тысяч жертв террора были освобождены из заключения. Весьма вероятно, что Сталин хотел внушить народу, будто главным организатором террора был устраненный Ежов. Маневр частично удался. Сбитые с толку многие арестованные высказывали предположение, что, осуществляя антисоветский заговор, фашисты захватили власть в НКВД и, как теперь оказалось, одним из заговорщиков был Ежов. После освобождения из тюрьмы в начале 1939 г. научный сотрудник ЦП. Янковская поспешила обратиться в правительство с заявлением. «Поверьте, — писала она, -- все сто человек, сидевшие со мною, — невиновны, в НКВД пробрались фашисты». За это письмо она была уже после войны арестована ленинградским НКВД12.
Хотя к концу 1939 г. число заключенных в тюрьмах сократилось, террор тем не менее, пусть и в меньших масштабах, продолжался. Заведенные еще при Ежове тысячи дел продолжали расследоваться как обычно и с привычным исходом. В органы НКВД поступали другие, новые дела. Так, уже в апреле 1941 г. в Саратове была арестована группа студентов, большинство которых даже не знали друг друга. Их осудили как участников подпольной антисоветской молодежной организации «Литературный кружок». Один из выживших, Н. Поржин, сообщил, что на допросах к ним применяли методы, которые «не уступали гестаповским», и все они были вынуждены признать свою вину и оклеветать других. Затем их отправили в тюрьмы и лагеря13.
В лице Берии Сталин нашел шефа НКВД, готового выполнить жестокую сталинскую директиву от 20 января 1939 г. об обязательном применении пыток. Во всех московских тюрьмах, где содержались политические заключенные, у Берия были личные кабинеты. Чуть ли не каждую ночь он посещал такие тюрьмы и вел сопровождавшиеся пытками допросы. На рассвете Берия уезжал из тюрьмы, и тогда начинались заседания военной коллегии, выносившей приговоры14.
Выпущенная на свободу Янковская была не единственной, кто был убежден, что в НКВД пробрались фашисты. Подобного взгляда придерживались и другие оказавшиеся в лагерях коммунисты. Согласно же одной, передававшейся шепотом версии, на самом деле в СССР был только один фашист — Сталин13. Причины, приводившие некоторых заключенных к мысли о захвате власти фашистами, понять нетрудно. Им было известно, что жертвами повальных преследований стали такие же, как они лояльные коммунисты. Поскольку же они были уверены, что в преступлениях, в которых их принуждали сознаться, неповинны, нужны были какие-то объяснения происходящего. Осужденные знали, что при фашистском режиме преследуют коммунистов, отправляют их в концлагеря, и поэтому, с их точки зрения, было вполне логично выдвинуть «фашистскую» концепцию Большого террора.
Да и передаваемую шепотом версию ошибочной не назовешь: в лице Сталина диктаторскую власть действительно захватил лидер фашистского толка. Опираясь на многочисленных фаворитов, начиная с Молотова, Кагановича, Жданова, Ежова и Берия вплоть до жестоких следователей, лагерных охранников, а также палачей, тысячами расстреливавших осужденных и сбрасывавших их трупы в ямы, Сталин поступал, как фашистские диктаторы, которые, как известно, организовывали террор против коммунистов. Но притом — и это помогает объяснить, почему «фашистская» концепция не была единственной распространенной в лагерях версией, — советские коммунисты уничтожались во имя коммунизма. Еще более запутывало дело то, что руководители якобы имевшего место «великого заговора» обвинялись в альянсе с немецким фашизмом, заключенном ими ради свержения коммунистической партии-государства и Сталина как истинного лидера-ленинца.