Не будучи осведомлен о реакции Гитлера на слова Хильгером и не осознавая степени одержимости «фюрера», Сталин продолжал следовать курсу, который в 1941-1942 гг. едва не привел страну к гибели. Двадцатого мая Молотов принял посла Шуленбурга, во время беседы с которым новый нарком иностранных дел предложил, хотя и не изложив детали, ради возобновления в то время застопорившихся советско-германских экономических переговоров подвести под них «политическую базу». Сообщая об этом в Берлин, Шуленбург рекомендовал проявить осторожность, дабы предложения с немецкой стороны не были использованы Кремлем для давления на Англию и Францию24, с которыми Советы вели тогда переговоры.
Выступая 31 мая в Верховном Совете, Молотов сослался на переговоры с Лондоном и Парижем, а также указал на недостаточность гарантий со стороны двух западных демократий Советскому Союзу. Он также отметил, что эти переговоры никоим образом не мешают советскому правительству развивать деловые отношения с такими странами, как Германия и Италия. Молотов добавил, что переговоры с Берлином о новом торговом соглашении и новых кредитах уже начались.
Затем Сталин предпринял через Молотова новый шаг. Советский поверенный в делах в Берлине Георгий Астахов посетил 14 июня болгарского посланника и имел с ним беседу, о которой, как Астахов знал, будет сообщено немецким властям. Москва, сказал он, колеблется между тремя возможными решениями. А именно: между заключением пакта с Англией и Францией, во-первых; выжидательной позицией («дальнейшим затягиванием переговоров»), во-вторых; сближением с Германией, в-третьих. В наибольшей степени пожеланиям Москвы отвечал третий вариант. Однако на пути к его реализации существуют препятствия. Так, Советский Союз не признает контроль Румынии над Бессарабией и не может не опасаться нападения Германии через государства Прибалтики или Румынию. Если Германия заявила бы, сказал Астахов, что она не нападет на СССР, или заключила бы с ним договор о ненападении, то тогда Советский Союз, возможно бы, воздержался от подписания пакта с Англией. Поскольку же Москва не знает, чего на самом деле хочет Берлин, то она может предпочесть продолжение переговоров с Лондоном, прибегнув к тактике их затягивания и гарантировав себе свободу рук в любом конфликте, который мог бы разразиться25
В последовавшие за этой встречей недели Берлин стал проявлять интерес к политическому сближению с Москвой. Пока шел взаимный зондаж ради достижения такой цели, остававшиеся в тайне события в сфере влияния Берии свидетельствовали о решении Сталина идти на соглашение с Гитлером. Смещение Литвинова сопровождалось изгнанием из Наркоминдела последних сотрудников его эры и заменой их людьми, подобными Громыко, которые обладали небольшим опытом внешнеполитической деятельности или вообще не имели его. Большинство изгнанных чиновников (в том числе Евгений Гнедин) оказались за решеткой.
Гнедин был арестован и заключен во внутреннюю тюрьму на Лубянке 11 мая. Его делом лично занялись Берия и бериевский прихвостень Кобулов, возглавивший следственный отдел НКВД по особо важным делам. Кобулов заявил Гнедину, что он арестован как «крупный шпион», и потребовал выложить все начистоту о «связях с врагами народа». Гнедин отверг обвинения. Тогда его привели в кабинет Берии, где в присутствии последнего Кобулов и лейтенант НКВД дали ему понять, что он «больше не в кабинете супершпиона, его бывшего шефа», т. е. Литвинова. Дабы вынудить Гнедина помочь состряпать дело против возглавляемой Литвиновым группы «врагов», орудовавших в Наркоминделе, его заставили обнаженным лечь на ковер перед столом Берии и зверски избили резиновыми дубинками. Избиения повторялись и становились все изощреннее, но Гнедин не сдался.
Другие арестованные, близкие к Литвинову (в их числе дипломат Е.В. Гирш-фельд), не выдержали пыток. Гнедину показали протокол допроса Гиршфельда от 12-16 мая, в котором содержалось заявление, что Литвинов «в антисоветских целях подстрекал к войне»26. Совершенно очевидно, что именно в этом обвинили бы Литвинова и его подчиненных публично, если бы только Сталин решил столь убедительным способом продемонстрировать свое желание заключить сделку с Гитлером.
Тайный обмен мнениями между Москвой и Берлином шел все лето. Одновременно Сталин усилил нажим на Гитлера, дав Молотову указание обсуждать с англичанами и французами вопрос о заключении тремя державами пакта о взаимопомощи. Факт таких переговоров и цели пребывания в Москве руководителя центральноевропейского отдела британского МИДа Уильяма Стрэн-га были общеизвестны. В начале августа Стрэнг, так ни о чем и не договорясь, покинул Москву. Однако 11 августа в советскую столицу для обсуждения пакта трех держав на уровне генштабов прибыли британская и французская военные делегации. Советскую группу на переговорах возглавлял Ворошилов. В основном он тянул время. В конечном счете камнем преткновения оказалась неспособность англо-французской стороны добиться согласия Варшавы разрешить Красной Армии пересечь польскую территорию для того, чтобы «войти в контакт» с противником. Хотя польское правительство и было заинтересовано в
помощи России военным снаряжением и материалами, оно, однако, опасалось возможности советской оккупации Восточной Польши, чтобы пойти на такие условия27
Что касается Гитлера, то его на быстрое достижение соглашения с Москвой подталкивал не только призрак «новой тройственной Антанты». Гитлеровские планы предусматривали сокрушение Польши еще до того, как Франция и Англия выступили бы на ее стороне. Для обеспечения этого гитлеровские армии должны были выступизъ к началу сентября, т. е. до того, как осенние дожди могли бы затруднить операции28.
Четырнадцатого августа Риббентроп отправил в Москву телеграмму Шулен-бургу, в которой сообщил, что, «по мнению имперского правительства, между Балтийским и Черным морями нет таких вопросов, которые не могли бы быть урегулированы к полному удовлетворению обеих стран». После лихорадочного обмена посланиями об условиях соглашения Гитлер телеграфировал Сталину, что он намерен сделать пакт «долговременной германской политикой», и согласился с его проектом, подготовленным Молотовым. Гитлер выразил уверенность, что дополнительный протокол, которого добивается Москва, можно было бы быстро согласовать, если бы для ведения переговоров туда мог прибыть ответственный немецкий государственный деятель29. В результате Сталин пригласил Риббентропа посетить Москву 23 августа.
Получив послание Сталина, Гитлер не смог скрыть бурную радость «фюрера». Барабаня кулаками по стене, он выкрикнул: «Теперь весь мир у меня в кармане!»30 Двадцатого августа Гитлер, опережая события, объявил ошеломленному западному миру, что Германия и Россия договорились заключить пакт о ненападении.
Во второй половине дня 23 августа Риббентроп в сопровождении помощников прибыл в Москву на личном самолете Гйтлера «Кондор». Встреченный с почетом в аэропорту, на здании которого развевалось пять флагов со свастикой, он был доставлен в здание бывшего австрийского посольства, а затем привезен в Кремль на машине, украшенной флагом со свастикой. Здесь Риббентроп был приятно удивлен, увидев, что его ждали не только Молотов, но и Сталин. Переговоры прошли быстро, и после полуночи соглашения были подписаны.
Заключенный на десять лет договор о ненападении обязывал обе стороны отказаться от нападения друг на друга, не оказывать поддержки никакой третьей державе, которая могла бы напасть на одну из договаривающихся сторон, консультироваться по затрагивающим их общие интересы проблемам, не участвовать ни в каких группировках держав, направленных против другой стороны, улаживать все споры мирными средствами. Согласно секретному дополнительному протоколу, фотокопия которого после Второй мировой войны попала в Германии в британские руки, Финляндия, Эстония и Латвия (но не Литва) были отнесены к сфере влияния России. В протоколе отмечалась ее заинтересованность в Бессарабии и определялась германо-русская демаркационная линия вдоль Вислы, Сана и Буга «в случае» переустройства польских территорий.