После подписания договора был сервирован поздний ужин. Сталин произнес тост в честь Гитлера. Он сказал, что ему известно о любви немецкого народа к своему «фюреру» и поэтому ему хотелось бы выпить за его здоровье. Молотов поднял бокал за Сталина и сказал, что именно Сталин своей мартовской речью, которую хорошо поняли в Берлине, обеспечил полную перемену в политических отношениях. Во время неофициальной беседы за столом Риббентроп пошутил, что в последнее время берлинцы, известные своим остроумием, говорят, что «Сталин еще присоединится к антикоминтерновскому пакту». Сталин заметил, что британская армия слаба, но французская заслуживает внимания. На это Риббентроп сказал, что в численном отношении она меньше немецкой, а «западный вал» Германии в пять раз прочнее французской «линии Мажино»31. Ужин закончился около двух часов ночи, и 24 августа Риббентроп вылетел на родину.
Несколько десятилетий спустя Гебхардт фон Вальтер и Карл Шнюрре, сопровождавшие Риббентропа в поездке в Москву, поделились со мной воспоминаниями об этом событии. На мой вопрос, что произвело на них наибольшее впечатление в Сталине во время переговоров с немцами, фон Вальтер ответил: «Его обаяние». И добавил: «Он мог очаровать кого угодно». По-видимому, Сталин использовал свое обаяние для того, чтобы убедить Риббентропа и сопровождавших его лиц, что ему можно доверять как партнеру по альянсу. С точки зрения Шнюрре, Сталин, вероятно, верил в союз с Германией, символом которого стал этот договор. В момент его подписания Сталин выглядел торжественно, его настроение было приподнятым, как будто бы он сделал выбор, отдает себе отчет в его последствиях и уверен в правильности предпринятого им шага. В течение вечера этого дня Сталин сказал, что если в предстоящий период Германию поставят на колени, то он придет ей на помощь на Рейн вместе с сотней красных дивизий32.
Ночью 24 августа, уже после отлета Риббентропа в Берлин, у Сталина на обеде на подмосковной даче присутствовали несколько членов Политбюро, в том числе Хрущев. Политический курс был разработан самим Сталиным и осуществлен им с помощью Молотова. В какой тайне он хранил предстоявшее событие, можно судить хотя бы по тому, что Хрущев впервые узнал от Сталина о приезде Риббентропа за день до прибытия последнего в Москву. Хрущев отреагировал на эту новость, высказав вслух предположение, не совершает ли, дескать, Риббентроп побег.
На другой день Хрущев, Булганин и Маленков по настоянию Сталина поехали охотиться на уток в расположенное рядом Завидово, где к ним присоединился Ворошилов. Вечером они привезли подстреленных уток на сталинскую дачу. Сталин был в на редкость хорошем настроении; он все время шутил и был явно доволен собой. Он сказал, что Риббентроп привез с собой проект договора о ненападении и дружбе, который и был подписан. Англичане, французы, сказал Сталин, узнают об этом на следующее утро и отправятся домой. Переговоры с ними, отметил он, оказались бесплодными. Они не отнеслись к союзу с СССР всерьез, а их истинная цель состояла в том, чтобы натравливать Гитлера на Россию. Вот и хорошо, что они уедут. Что же касается Гитлера, то Сталин сказал: «Конечно, все это игра — кто кого одурачит. Я знаю, что замышляет Гитлер. Он думает, что перехитрил меня, на самом-то деле я надул его». Сталин также заявил собравшимся членам Политбюро, что «благодаря этому договору война нас не коснется еще в течение какого-то времени. Мы сможем остаться нейтральными и экономить силы. Атам посмотрим, что получится»33.
Сталин вызвал адъютанта Ворошилова генерала Р.П. Хмельницкого и приказал ему передать Ворошилову, чтобы он прекратил переговоры с западными военными миссиями. Хмельницкий послал Ворошилову записку: «Клим! Коба сказал, чтобы ты сворачивал шарманку»34. Двадцать пятого августа Ворошилов пригласил в Кремль руководителей обеих миссий — адмирала Р.А. Дрэкса и генерала Жозефа Думенка — и сообщил им, что в виду изменившихся обстоятельств продолжать переговоры нет смысла. Он в сердитом тоне обвинил поляков в том, что они не хотели советской помощи35. Ворошилов с грохотом «свернул шарманку», и западные представители покинули Москву.
Первого сентября, обретя уверенность, что Россия останется в стороне, Гитлер обрушил всю силу вермахта на Польшу. Верные своим обязательствам Англия и Франция объявили войну Германии. Вторая мировая война началась.
В сотрудничестве с Германией
Мир был ошеломлен соглашением между Гитлером и Сталиным. Британское чувство юмора полностью проявилось в знаменитой карикатуре Дэвида Лоу, изобразившего двух диктаторов, одетых в форму и с пистолетами в руках, которые, сняв шляпы, низко кланяются друг другу. Гитлер говорит? «С кем имею честь? Известный подонок, не правда ли?». Сталин отвечает? «Кровавый убийца рабочих, если не ошибаюсь?». В не меньшей степени были изумлены и сами русские, узнав из газет, что отныне Россия и Германия связаны узами дружбы.
Обращаясь 31 августа к Верховному Совету с просьбой ратифицировать пакт, Молотов критиковал позицию западных демократий на переговорах с Москвой, высказав предположение, что именно они подстрекали Польшу отказаться принять советскую военную помощь. Он также косвенным образом осудил Литвинова, который находился в зале в качестве депутата, за его прозападную ориентацию, сказав, что есть люди, которые, «увлекшись упрощенной антифашистской агитацией, забывали о провокаторской работе наших врагов в так называемых демократических странах». Этот антилитвиновский выпад дает дополнительные разъяснения относительно пыток, которым подвергались Гнедин и другие арестованные наркоминдельцы.
Что касается дружбы с партнером России по новому пакту, то Молотов заявил? «Вчера еще фашисты Германии проводили в отношении СССР враждебную нам внешнюю политику. Да, вчера еще в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась, и мы перестали быть врагами»36. Эти слова, быть может, вдохновили Оруэлла на тот эпизод в его романе «1984», в котором «Океания», состоявшая в альянсе с «Вестазией» против «Евразии», внезапно становится союзником «Евразии» в борьбе против «Веста-зии». Однако в отличие от подданных «Океании» у массы русских изменений в сознании под воздействием политического поворота не произошло. Многие все еще помнили о немцах как о врагах времен Первой мировой войны. Некоторые тогда сражались с ними и были готовы сражаться вновь. Если не считать безоговорочно поддерживающих Сталина лояльно настроенных граждан из выдвиженцев, то можно утверждать, что большинство пришли в уныние, были ошеломлены, испытывали глубокий стыд.
Хотя мы и не располагаем данными о тех, кто приравнял сталинский большевизм радикально-правого толка к фашизму, тем не менее можно утверждать, что новость о советско-германском пакте была встречена болезненно. Испытала беспокойство даже такая правоверная, как Раиса Орлова. «Итак, — писала она, — если мы за Гитлера, то каким виделось наше отношение к антифашистам, к романам Вилли Бределя и Фейхтвангера, к рассказам о пытках, которым подвергались коммунисты, и о их стойкости, к еврейским погромам и кострам из книг?»37. Когда работавшему в расположенном на окраине Москвы тюремном авиаконструкторском бюро Туполеву показали советскую газету от 29 сентября (в ней был опубликован второй подписанный Молотовым и Риббентропом договор о германо-советской границе и дружбе), он смял ее в руках и воскликнул? «Какая дружба?! Что они там, с ума сошли?!»38.
Не пользовался пакт популярностью и среди простых рабочих. На Первом государственном шарикоподшипниковом заводе, вспоминал один американский негр (он приехал в Россию во время Великой депрессии, стал советским гражданином и в 1939 г. работал на этом заводе), некоторые рабочие в его цеху, не скрывая, плакали. Другие молча хмурились. Он не встретил ни одного русского, который не испытывал к нацистам чувства ненависти39. Некоторые бросали в адрес немецких фашистов враждебные замечания в присутствии секретных осведомителей и были за свои слова арестованы40. В московских парках собирались группы людей послушать агитаторов, разъяснявших значение договора. Раздавались голоса, что пакту уготована короткая жизнь, что Германии нельзя доверять и что она обязательно нападет на Россию41.