Польша и неспособные к обороне государства Прибалтики стали легкой поживой для Сталина. С Финляндией все было по-другому. Опираясь на укрепленную «линию Маннергейма», располагая большим пространством для боевого маневра, а также пусть маленькой, но отважной армией и огромной волей оказать сопротивление вторжению, Финляндия отстаивала свои права. Ее высокопоставленные представители, вызванные в Москву в начале октября, отклонили предложение подписать договор о взаимопомощи, аналогичный навязанным Прибалтийским государствам. Финны утверждали, что подобное соглашение нанесло бы ущерб нейтралитету страны. Тогда финским деятелям были предъявлены конкретные военно-стратегические требования. Москва настаивала на следующем: во-первых, в обмен на часть территории Советской Карелии к востоку от границы с Финляндией была бы на несколько десятков километров отодвинута на север проходившая в то время примерно в двадцати милях от Ленинграда граница между Советским Союзом и Финляндией; во-вторых, чтобы была демонтирована «линия Маннергейма», и, в-третьих, чтобы Советскому Союзу была бы сдана в аренду для создания военно-морской базы территория вблизи порта Ханко у северного входа в Финский залив.
Тридцать первого октября Молотов выступил в Верховном Совете с докладом о внешней политике. Это была постыднейшая за всю его дипломатическую карьеру речь. Потребовался лишь короткий удар по Польше, сказал он, сперва немецкой армии, а затем Красной Армии, и «ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора». Затем Молотов подверг уничтожающей критике британские и французские правящие круги за то, что они изображают
ь
войну против Германии как идеологическую битву за демократию и сокрушение гитлеризма.
«Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, — сказал он, — можно признавать или отрицать, это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за “уничтожение гитлеризма”, прикрываемую фальшивым флагом борьбы за “демократию”».
Коснувшись советско-германских отношений, Молотов сказал, что теперь они покоятся на твердой основе взаимных интересов. Советский Союз, по его словам, всегда считал, что сильная Германия — непременное условие стабильного мира в Европе. Отношения с немецким государством основаны на дружеских связях, готовности под держать мирные устремления Германии и на желании развивать экономические контакты55.
Для советских людей, на какой бы ступени социальной лестницы они ни находились, такие дружеские слова о гитлеровской Германии и такие же выражения, содержавшиеся в других речах Молотова того времени, приобрели особый политический смысл. Он был понят даже на Колыме, в арктических лагерях медленного умирания. Вот один пример. Сердобольный сотоварищ по заключению врач Петухов назначил только что доставленную в лагерь Евгению Гинзбург медицинской сестрой в палату, где содержались имевшие младенцев арестантки. Главный врач Евдокия Ивановна, тоже заключенная, периодически проводила политические занятия, во время которых заключенным врачам и сестрам она зачитывала статьи из советских газет. Однажды она прочла им доклад Молотова, в котором были сказаны добрые слова о Германии. Затем, понизив голос, Евдокия Ивановна посоветовала своим сотоварищам по лагерю впредь говорить не «фашизм», а немецкий «национал-социализм»54. Выходит, что даже на Колыме о нацистах следовало отзываться с уважением!
Пакт, заключенный Сталиным с нацистской Германией и нацеленный на дружбу с ней, привел в замешательство международное коммунистическое движение, а также широкие круги зарубежных сторонников Советского Союза. Хотя террор и выкосил опиравшееся на Москву руководство немецкой, польской, румынской, австрийской, венгерской и прибалтийских коммунистических партий, рядовые коммунисты и симпатизирующие им люди за рубежом не имели представления о его размахе и антикоммунистической направленности. Какие бы жестокие методы ни использовались в последние годы в России, коммунизм в сознании этих людей был все еще связан с гуманистическими идеалами, а близость русского национал-большевизма Сталина и немецкого национал-социализма Гитлера не осознавались ими. События августа-сентября 1939 г. просто потрясли международное коммунистическое движение.
Новая линия, навязанная Сталиным Коминтерну, сводилась к тому, что разразившуюся войну следует рассматривать как конфликт между соперничающими империалистическими группировками, а поэтому коммунистические партии не должны под держивать свои правительства. Их задача — добиваться мира, заключенного путем переговоров. Как 11 ноября четко разъяснил Димитров, тактика народного фронта применима лишь в колониях, поскольку в остальных странах коммунисты не должны выступать вместе с империалистами в их «преступной антинародной войне»55. Слово «фашизм» исчезло со страниц комин-терновских изданий, в ряде партий возникли расколы, и многие коммунисты, испытывая отвращение, вышли из их рядов. Таким образом, выступив против антифашистской войны, Сталин встал на путь фактического сотрудничества с Гитлером в политической сфере. Он сотрудничал с ним и в области дипломатии, установив на уровне послов отношения с немецким марионеточным режимом в словацком государстве, а позже — с прогерманским вишистским правительством во Франции. Одновременно Москва разорвала дипломатические отношения с рядом нашедших прибежище в Лондоне правительств оккупированных Германией стран.
Расколов и деморализовав международное коммунистическое движение, Сталин, решив захватить Финляндию силой, навлек на свою страну новый позор. Вместо того чтобы оставить в покое эту маленькую нейтральную страну с четырехмиллионным населением, он, действуя в соответствии со своим тайным сговором с Гитлером, заявил на нее права как на собственность. Под столь напоминающим методы Гитлера ложным предлогом, будто финны обстреляли позиции советских войск, Москва 28 ноября 1939 г. денонсировала договор о ненападении, а в ночь с 30 ноября на 1 декабря без объявления войны напала на Финляндию на суше, море и с воздуха. Советские самолеты бомбили Хельсинки и другие города Финляндии, что привело к сотням жертв среди гражданского населения.
Сталин не ограничился требованиями, предъявленными финнам Москвой на предыдущих переговорах, в отношении которых они пытались пойти на уступки в пределах разумного. В своих непрерывно растущих притязаниях он попытался превратить Финляндию в советского сателлита, который слился бы с пограничной Карелией, образовав «Карело-Финскую» союзную республику в составе СССР.
Первого сентября советский гражданин, деятель Коминтерна Отто Куусинен стал «представителем Народного правительства и министром иностранных дел Финляндии и в этой должности объявил о создании «Финской Демократической Республики», которая сразу затем была признана советским правительством. После этого Москва сообщила, что в районе Териоки (этот город на территории Финляндии был к тому времени захвачен советскими войсками) финны сформировали «революционное правительство», которому предстояло своими собственными вооруженными силами овладеть Хельсинки и создать демократическое правительство во главе с Куусиненом. Все это побудило газету «Нью-Йорк тайме» заявить: «Различия между новыми русскими методами и методами Гитлера не так уж велики».
В грозной передовой статье, опубликованной 1 декабря в этой газете, нашло свое выражение гневное чувство, которое повсеместно вызвали действия Сталина: «В дымящихся развалинах, в которые превращена Финляндия, лежит то, что оставалось от испытывавшегося миром уважения к правительству России... Обрушившиеся на головы финских рабочих и крестьян бомбы окончательно развеяли даже самые сильные иллюзии. Поражение в этой битве понесет не Финляндия. Это будет поражение русской революции и той идеи, которая придавала Коммунистическому Интернационалу какую-то притягательную силу».