Однако осуществление разработанных в 1940 г. планов постройки новой линии было рассчитано на несколько лет, и к июню 1941 г. к ее возведению только-только приступили10. Если бы захваченные западные районы стали бы слабо обороняемой буферной зоной, а старая линия не была бы демонтирована, то Красная Армия, неизбежно бы уже заранее предупрежденная о готовящемся немецком вторжении, сумела бы сражаться на этой линии так, как это способны делать только русские, коль скоро речь идет о защите от смертельного врага. Более того, старые советские укрепления не были какой-то не столь протяженной линией «Мажино», которую немцы сумели обойти через Нидерланды, Бельгию и Люксембург в мае 1940 г.
Судя по всем признакам, стратегия Сталина была такова: как только гитлеровская армия начнет наступление, молниеносно надо начать контрнаступление и, таким образом, вести военные действия не на своей территории, а на территории врага.
Сталин перебросил большую часть своих 170 дивизий на позиции, расположенные недалеко от новых границ. Там же были размещены 25 тыс. груженных боеприпасами вагонов, что составляло 30% всего боезапаса, которым располагала Россия, и половина армейских резервов горючего. Как и следовало ожидать, они стали легкой добычей немецких войск или были уничтожены ими. Более того, в период, непосредственно предшествовавший вторжению, сотням немецких разведывательных групп разрешалось пересекать границу под предлогом «розыска захоронений», а совершающие рекогносцировки немецкие самолеты не только допускались в советское воздушное пространство (в первой половине 1941 г. было зарегистрировано 324 таких нарушения), но в случае выхода из строя моторов русские любезно ремонтировали их и отпускали обратно с заполненными бензином баками1'.
Первого августа 1940 г. на заседании Верховного Совета Молотов закончил свой доклад словами Сталина: «Нужно весь наш народ держать в состоянии мобилизационной готовности перед лицом опасности военного нападения, чтобы никакая “случайность” и никакие фокусы наших врагов не могли застигнуть нас врасплох». Однако, когда опасность обрела вызывающие тревогу размеры, Сталин поступил совсем наоборот. Он морально демобилизовал страну, опубликовав 14 июня 1941г. официальное опровержение слухов (датированное 13 июня) о надвигающемся немецком вторжении, назвав их «неуклюжей выдумкой». Далее говорилось, что, «согласно имеющейся у советских кругов информации, Германия, как и СССР, строго соблюдает положения советско-германского пакта о ненападении и поэтому, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии нарушить пакт и совершить нападение на СССР лишены каких-либо оснований».
Военный историк Д. Волкогонов замечает, что это заявление было опубликовано для того, чтобы подтолкнуть Гйтлера на новые переговоры. Сталин рассчитывал, что, действуя таким образом, он сумеет предотвратить начало войны в июне или июле, а в августе, как полагал он, приближение осени вынудило бы Гйтлера отложить начало войны до весны 1942 г. Еще 15 июня, указывает Волкогонов, Сталин в конфиденциальном порядке высказал мнение, что война вряд ли начнется, по крайней мере до следующей весны12
Одним из последствий заявления от 14 июня стало то, что в воскресенье 22 июня, когда в европейской России стоял ясный день, люди отдыхали, не зная, что на их страну уже напали 152 немецких дивизии.
Информация о приближении неизбежного вторжения поступала не только от советской разведки, но и из других источников. Так, она содержалась в телеграмме британского премьер-министра Уинстона Черчилля, сообщение которого Сталин, наряду с другими аналогичными материалами, не направил в свой Генеральный штаб. Сталин расценил это предупреждение как попытку ускорить столкновение между ним и Гитлером13.
Потребовавший величайшей смелости шаг был предпринят послом Шулен-бургом. Он пригласил на обед в немецкое посольство Деканозова, который в то время приехал в Москву из Берлина, куда был назначен новым полпредом. Обед, на котором присутствовали также Хильгер и фон Вальтер, состоялся 19 мая 1941 г.
Во время обеда, как об этом рассказал значительно позже историку Куманеву Микоян, Шуленбург повернулся к Деканозову и сказал: «Господин посол, может, этого еще не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь сообщить вам государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он, надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю? Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией».
На этом обед закончился. Предав Гитлера, Шуленбург защитил честь немецкого народа.
Деканозов немедленно направился к Молотову, чтобы сообщить ему обо всем, что услышал. Позже в этот же день Сталин собрал членов Политбюро для обсуждения сообщения Шуленбурга и заметил: «Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов»14.
Заслуживают внимания два других эпизода, имевших место в это же время. Незадолго до вторжения командующий Киевским особым военным округом генерал Кирпонос доложил Сталину, что немецкие армии готовятся к нападению в весьма близком будущем, и предложил подготовить надежную оборону, включая эвакуацию из пограничных районов 300 тыс. человек, создать там несколько укрепленных пунктов, а также вырыть противотанковые рвы и траншеи. Из Москвы ответили, что такие меры выглядели бы «провокацией» и что нельзя давать немцам предлог для открытия военных действий15.
О другом эпизоде стало известно от секретаря Сталина Поскребышева. Тринадцатого июня, рассказал он, Сталина посетил нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Он сообщил Сталину, что немцы вывели все свои суда из советских портов, и просил разрешить вывести все советские суда из немецких портов. Сталин прогнал его со словами: «Неужели адмирал не читал сегодняшнее сообщение ТАСС, опровергающее провокационные слухи о нападении Германии на Советский Союз? Всюду — провокации. Все наши враги и мнимые друзья пытаются стравить нас с Гитлером в своих интересах»16.
Сложилась ситуация, не имевшая прецедентов в истории. Судьба России оказалась в руках абсолютного самодержца, который мнил себя гениальным политическим и военным лидером, но на самом деле в критический момент оказался неспособным выполнить первейшую функцию руководителя — реалистически оценить трудное положение, в котором оказалась страна, разработать ответные меры и провести их в жизнь.
«Провокации» — таков был диагноз Сталина в отношении множества предупреждений, поступавших и от агентов, и от других лиц. Исходя из этого диагноза, он и прописал логичный рецепт для действий или, точнее, бездействия. Оставив страну неподготовленной к вторжению, Сталин пытался убедить Гитлера, что тот не должен бояться России и поэтому у него нет и надобности вторгаться в нее.
Это было одно из самых катастрофически ошибочных решений лидера в истории человечества. И тем не менее историки должны попытаться объяснить его. Я полагаю, что в поисках объяснения следует вернуться к событию, которого Сталин не ожидал, — к быстрому падению Франции под ударами Гйтлера, и вспомнить отчаяние, в которое, как мы знаем по свидетельству Хрущева, впал Сталин под впечатлением этого.
Сталин не верил в способность своей страны выстоять под ударами массированных сил Гитлера (хотя она и выстояла в самых тяжелых, какие можно было только вообразить, условиях). Поэтому у него оставался только один выход: отвергать многочисленные предупреждения о грядущем вторжении, воспринимая их как «провокации», и не предпринимать никаких оборонительных мер в отчаянной надежде, что это удержит Гйтлера и он, Сталин, получит еще один год отсрочки для того, чтобы подготовиться к войне.
Такая гипотеза подтверждается тем, что случилось, когда Сталин получил страшное известие о вторжении. Двадцать первого июня он лег спать очень поздно, как обычно на диване в одной из комнат своей кунцевской дачи. В 4 часа утра его телохранитель вопреки всем правилам постучал в дверь комнаты и сказал, что звонит генерал Жуков. Сталин накинул халат и взял трубку. Жуков проинформировал его, что вражеские самолеты бомбят Киев, Минск, Севастополь, Вильнюс, другие города. Реакции не последовало. Тогда раздался голос Жукова: «Вы меня поняли, товарищ Сталин?». Человек на другом конце провода тяжело дышал в трубку и ничего не говорил. Жуков повторил: «Товарищ Сталин, вы меня поняли?»17.