Фотиева Лидия Александровна (1881—1975). В период Октябрьской революции работала бок о бок вместе с Н.К. Крупской в Выборгском Комитете РСДРП(б), в 1918—1924 гг. — личный секретарь Ленина, потом до 1930 года — секретарь СНК и СТО СССР, затем — научный работник в Центральном музее В.И. Ленина.
Правда, когда на другое утро Ленин строго предупредил Володичеву, что о диктовке могут знать только он сам и Надежда Константиновна, Фотиева, судя по всему, просто перепугалась. Будучи в доверии у вождя, Фотиева ведь одновременно была на секретной связи между Лениным и Троцким. Узел завязывался уж слишком тугой, и Фотиева не знала, как ей лучше поступить. В конце концов через неделю, по-видимому, после мучительных размышлений, она все же решила «покаяться» по этому поводу, написала письмо о случившемся и пошла с ним к Каменеву.
Это ее письмо опубликовано в «Известиях ЦК КПСС» в 1990 году в первом номере.
«Л.А.Фотиева — Л.Б. Каменеву.
29/XII — 22 г. Товарищу Сталину в субботу 23/XII было передано письмо Владимира Ильича к съезду, записанное Володичевой. Между тем, уже после передачи письма выяснилось, что воля Владимира Ильича была в том, чтобы письмо это хранилось строго секретно в архиве, могло быть распечатано только им или Надеждой Константиновной и должно было быть предъявлено кому бы то ни было лишь после его смерти. Владимир Ильич находится в полной уверенности, что он сказал это Володичевой при диктовке письма. Сегодня, 29/XII, Владимир Ильич вызвал меня к себе и переспросил, сделана ли на письме соответствующая пометка, и повторил, что письмо должно быть оглашено лишь в случае его смерти. Я, считаясь со здоровьем Владимира Ильича, не нашла возможным ему сказать, что допущена ошибка, и оставила его в уверенности, что письмо никому неизвестно и воля его исполнена.
Я прошу товарищей, которым стало известно это письмо, ни в коем случае при будущих встречах с Владимиром Ильичем не обнаруживать сделанной ошибки, не давая ему никакого повода предположить, что письмо известно и прошу смотреть на это письмо, как на запись мнения Владимира Ильича, которую никто не должен был бы знать».
Невооруженным глазом видно, что письмо это Лидия Александровна писала в большом душевном волнении и отдала его Каменеву, даже не перечитав: на это указывают стилистические ошибки, отсутствие в ряде случаев знаков препинания, повторы и т.д.
Не менее был перепуган происшедшим и Каменев. Он-то знал, что с личными характеристиками фигурантов диктовки были знакомы все те, кого они касались, за исключением Пятакова, который вообще непонятно каким образом попал в ленинскую диктовку. Все всё знали, но никто не собирался на это реагировать, так как все давно уже списали вождя из политики и только ждали, когда закончится его агония. Более того, складывается впечатление, что все фигуранты ленинской диктовки были абсолютно уверены в том, что партийная масса никогда не узнает о ленинских характеристиках, включая и предложение вождя о перемещении Сталина с поста генерального секретаря. Фотиева же своим письмом неожидаемо взбаламутила всю картину, и стало непонятно, что в этой ситуации предпринять, и надо ли вообще что-то предпринимать. Никто еще не мог даже предположить, что через полтора года роль Фотиевой перейдет к Н.К. Крупской и все окажется намного более серьезным. Но это случится только в мае 1924 года, когда Ленина уже не будет в живых и с его посмертной волей можно будет делать вообще все, что угодно. Но сейчас-то вождь был еще жив.
И потому Каменев, не зная, что с этой «бомбой» делать, тут же (а времени было уже за полночь) пишет Сталину паническую записку:
«Л.Б. Каменев — И.В. Сталину. 29 декабря 1922 года.
Т. Сталину
Тов. Л.А. Фотиева явилась ко мне сего 29/XII в 23 часа и сначала устно, а затем письменно сделала вышеизложенное заявление. Я считаю нужным познакомить с ним тех членов ЦК, которые узнали содержание письма Владимира Ильича (мне известно, что с содержанием его знакомы т.т. Троцкий, Бухарин, Орджоникидзе и ты). (Каменев тут явно лукавит, не называя Зиновьева, хотя хорошо известно, что Каменев был фактически эрго-я Зиновьева и всегда и во всем не делал ни одного шага в политике, не обговорив его предварительно с Зиновьевым. — Вл. К.) Я не говорил никому ни словом, ни намеком об этом письме. Полагаю, что так же поступили и все вышеназванные товарищи. Если же кто-либо из них поделился с другими членами ЦК содержанием письма, то до сведения соответствующих товарищей должно быть доведено и это заявление т. Фотиевой».
Картина всей этой туго закрученной интриги будет неполной, если не воспроизвести рассказ Троцкого об этих событиях, который он обнародовал в 1929 году, будучи уже в эмиграции.