Как видим, крестьяне прекрасно понимали суть дела: какой смысл делить общинные земли, если их мало? Вновь верх берет старое требование: отдайте помещичьи! И ни к чему нам ваши «хутора»…
Вот что писал в свое время митрополит Вениамин (Федченков), бывший главный духовник армии Врангеля, сам происходивший из крестьянской семьи и знавший проблему не понаслышке: «Ему (Столыпину. – А.Б.) приписывалась некоторыми будто бы гениальная спасительная идея земледельческой системы, так называемого „хуторского“ хозяйства; это, по его мнению, должно было укрепить собственнические чувства у крестьян-хуторян и пресечь таким образом революционное брожение… Не знаю, верно ли я сформулировал его идею. Тогда я жил в селе и отчетливо видел, что народ – против нее. И причина была простая. Из существующей площади – даже если бы отнять все другие земли: удельные, помещичьи, церковные и монастырские – нельзя было наделить все миллионы крестьян восьмидесятидесятинными хуторами, да и за них нужно было бы выплачивать. Значит, из более зажиточных мужиков выделилась бы маленькая группочка новых «владельцев», а массы остались бы по-прежнему малоземельными. В душах же народа лишь увеличилось бы чувство вражды к привилегиям «новых богачей»… Хутора в народе проваливались. В нашей округе едва нашлось три-четыре семьи, выселившиеся на хутора. Дело замерло, оно было искусственное и ненормальное».
Именно тем и кончилось!
Конечно, были и другие мужики. О них писал в реферате Вольному экономическому обществу саратовский помещик в 1908 г.: «Вот что говорил „чумазый“: „Купцу и барину земля без надобности, сами землю не пашут и за хозяйством не доглядывают. А бедному мужику земля и вовсе ни к чему: он и с наделом управиться не может… Безземельных и малоземельных наделять – это все барские затеи: надел изгадили и банковскую землю изгадят. Банк землю должен хозяйственным мужикам определять, да не по 13 десятин на двор, а по 50, по 100“».
Беда только, что таких вот крепких, хозяйственных мужиков было очень уж мало, совершенно ничтожный процент от общего числа. Там, где один и в самом деле превратился в некое подобие фермера, сотня обнищала и разорилась полностью, потеряв все, в том числе и землю. Тридцать процентов тех, кто из общины выделился, свою землю продали – и превратились в бездомных бродяг, пополнявших ряды городской «мастеровщины». Вот вам и горючий материал для семнадцатого года! Это именно они поддержали и Февраль, и Октябрь!
А ведь еще в 1906 г. крестьяне Костромской губернии писали в Думу: «Закон этот через 10–15 лет может обезземелить большую часть населения, и надельная земля очутится в руках купцов и состоятельных крестьян-кулаков, а вследствие этого кулацкая кабала с нас не свалится никогда».
Никаких большевиков и близко нет. Это не крестьяне повторяли большевистскую пропаганду – это большевики потом заимствуют крестьянскую терминологию – того же «кулака»!
Деревня раскололась. Там, где один разбогател и занял место прежнего помещика, сотня уходила в город… А ведь до революции оставались считанные годы…
Шестьдесят процентов тех, кто переселился в Сибирь, вернулись обратно – уже окончательно разоренные и безземельные. Вот, что писал о них в своей брошюре в 1913 г. статский советник А.И. Комаров, прослуживший 27 лет в Сибири в лесном ведомстве (между прочим, яростный противник как революции, так и социалистов всех мастей): «Возвращается элемент такого пошиба, которому в будущей революции, если таковая будет, предстоит сыграть страшную роль… Возвращается не тот, что всю жизнь был батраком, возвращается недавний хозяин, тот, кто никогда помыслить не мог, что он и земля могут существовать раздельно, и этот человек, справедливо объятый кровной обидой за то, что его не сумели устроить, а сумели лишь разорить – этот человек ужасен для всякого государственного строя».
Ну, а те, кто остался в Сибири… Автор этих строк как раз из потомственных сибиряков и историю своей страны знает неплохо.
В годы гражданской войны проявилась четкая закономерность: на стороне белых поначалу выступали почти стопроцентно коренные, за красных же почти поголовно были столыпинские переселенцы. Низкий поклон вам, господин Столыпин, от сибиряков за всю кровавую смуту, что вы к нам занесли…
В общем, по справедливому замечанию Б. Кагарлицкого, новые проблемы и противоречия наложились на нерешенные старые. Только и всего.
И нелишним будет упомянуть о кровавых столыпинских нововведениях. Именно по его настоянию царь подписал печально известный указ о военно-полевых судах, «скорострельных», как их тогда именовали.
Несколько тысяч человек распрощались с жизнью именно из-за этих «реформ». Достаточно было объявить ту или иную губернию на военном положении (а на таковом в то время пребывали три четверти губерний), как определенная категория уголовных дел переходила в ведение военно-полевых судов, состоявших исключительно из обычных строевых офицеров (без привлечения военных юристов). Суд совершался не позднее 48 часов после ареста подозреваемого, и приговор (большей частью к виселице) должен был приводиться в исполнение не позднее 24 часов с момента внесения. Это означает, что ни о каком серьезном расследовании не могло быть и речи. Это означает, что гибли, в основном, невиновные. Это означает, что цель была одна – запугать.
Террористов, без сомнения, следовало вешать. В царской России с этой публикой обходились непозволительно мягко, порой по самым идиотским причинам сохраняя жизнь закоренелым убийцам. Но что могли понимать в уликах и доказательствах два-три строевых офицера, не умевших произвести простейшие следственные процедуры?!
Незадачливый и удачливый вешатель, Столыпин еще при жизни стал политическим трупом. Его уход в отставку был вопросом считанных дней. Царь откровенно ненавидел премьера. В. Пикуль не выдумал знаменитую сцену на киевском вокзале, а заимствовал ее из мемуаров очевидцев: прибывает царский поезд, император и сановники рассаживаются по экипажам, но премьер-министр в одиночестве остается на перроне, потому что ему не «забронировали» заранее конкретного места в карете. Адъютант сбегал куда-то, за свои деньги нанял извозчика, и покатил премьер в полном одиночестве на скрипучей пролетке вслед за пышным императорским кортежем…
Очень уж не любил Николай тех, кто его «заслонял»! Кем было организовано убийство Столыпина, не сомневались уже тогда. Сказочка о «злокозненном жиде Мордке», то ли по собственной прихоти, то ли по воле некоего жидомасонского подполья убившем «спасителя России» – байки для убогих. Во-первых, реформы Столыпина Россию не спасли, лишь прибавили смуты и тяжелых противоречий туда, где их и без того было изрядно. Во-вторых, дворцовым консерваторам из ближайшего окружения царя Столыпин был неугоден даже больше, чем большевикам и прочим социалистам. Деникин писал: «Слева Столыпина считали реакционером, справа (придворные круги, правый сектор Государственного Совета, объединенное дворянство) – опасным революционером». Хозяйка знаменитого светского салона, дочь егермейстера двора А. Богданович писала в своем дневнике: «…Столыпина, убитого никем иным, как охраной (т.е. Охранным отделением. – А.Б.)…». Светская дама лишь зафиксировала на бумаге то, что говорили совершенно открыто. То, что в Столыпина стрелял еврей – дело десятое. Кто-то уже тогда умел прекрасно отводить глаза, направляя общественный гнев в сторону «сицилистов» и «жидов». А меж тем иные исследователи давненько уже твердят, что рана Столыпина, по всем описаниям, была самая пустяковая, и то, что он от нее все же умер, предельно странно…
В общем, о том, что Столыпин был убит в результате заговора, чьи ниточки тянутся под балдахин трона, написано много, и я не хочу повторяться. Скажу лишь еще раз: по всем данным, реформы Столыпина ничему не могли помочь и ничего не могли спасти, они лишь подбросили хвороста в костер.
Перейдем лучше к следующему этапу – к одному из самых живучих и стойких российских мифов, перекочевавших их царской России в Советский Союз, а после развала Союза до сих пор так и не сгинувшего. К мифу о высоком предназначении, высокой миссии и духовном превосходстве так называемой русской «интеллигенции». О той страшной роли, которую эта разновидность фауны сыграла в трагедии России…