Это ведь азы психологии, не правда ли?
Но в случае со Сталиным об этих азах как-то забывают. В полную силу работают штампы и клише. А потому сплошь и рядом появляются статьи и книги, авторы которых свято верят, будто Сталин еще году в семнадцатом поставил себе задачу «добиться необъятной власти», а вся его дальнейшая жизнь и поступки были, мол, лишь осуществлением этого патологического стремления к трону…
И это глубоко неправильно. Хотя бы потому, что совершенно не учитывается время. К примеру, декабрь семнадцатого, июнь восемнадцатого и, скажем, март девятнадцатого – это три совершенно разных исторических периода, отличающиеся друг от друга, как небо от земли. Во времена, подобные нашей революции и Гражданской войне, ситуация меняется столь же быстро, как картинка в калейдоскопе – и новое уже совершенно не похоже на прежнее, прошлый опыт (всего лишь опыт прошлой недели) уже решительно не годится, впереди полнейшая неизвестность, и нужно срочно импровизировать…
В первом томе я, смею думать, наглядно и убедительно доказал на конкретных примерах, что Сталин всегда, с самого начала, был приверженцем умеренности. Что на всяком критическом переломе ситуации или просто при необходимости решить какую-то насущную проблему он был автором самого умеренного решения, самого мягкого.
Но Сталин менялся. Жизнь заставляла. Думается мне, можно довольно уверенно проследить ту цепочку событий и фактов, что поневоле прибавляла в его характере подозрительности, твердости, недоверия, жесткости… жестокости, назовем уж вещи своими именами. Многие ключевые эпизоды прослеживаются четко и недвусмысленно…
Начнем с того, что большевики, по моему глубокому убеждению (и при отсутствии к ним всякой симпатии), все же были носителями не в пример большей доброты, нежели, скажем, представители кое-каких братских революционных партии. Постараюсь прояснить свою мысль.
Нелепо утверждать, что большевики не практиковали террора. Ого, и еще как практиковали! Но принципиальное отличие в том, что для большевиков он был побочным видом деятельности, если можно так выразиться. Потому что идейную основу большевиков составляло стремление донести до народных масс теорию. Вооружить массы этой теорией, чтобы они сознательно сделали выбор в пользу переустройства общества по их, большевистскому, пути.
Меж тем для тех же эсеров или анархистов-максималистов террор был самоцелью. Теорией они себя особо не утруждали, бросив все силы на стрельбу и взрывы. Большевистские боевики, сплошь и рядом решавшие мелкие, прикладные задачи, не шли ни в какое сравнение с Боевой Организацией эсеров…
Глубинная суть большевиков – «распропагандировать и убедить». Глубинная суть эсеров и подобных им – «стреляй по всему, что движется». Отрицать это невозможно.
И только впоследствии, когда пришлось импровизировать, когда возникли новые, никакой теорией не предусмотренные ситуации, когда началась не укладывавшаяся в рамки прежних теоретических дискуссий борьба, большевики – и Сталин с ними вместе – озлились. В таком повороте событий нет ничего непонятного, необычного. И нового тоже нет. В точности так обстояло во Франции: начиналось малой кровью и цветами, а кончилось разгулом гильотины. В точности так обстояло и с российскими народовольцами, спервоначалу искренне полагавшими, что достаточно свергнуть самодержца и провозгласить все и всяческие свободы, чтобы миллионные народные массы автоматически превратились в исполненных чистой любви «братьев». Об этой невинной вере прямо-таки открытым текстом повествуют подробнейшие мемуары лидеров «Народной воли» (того же Морозова). И лишь потом, когда теория оказалась решительно несовместима с жизнью, как-то незаметно, сами собой всплыли мысли о динамите, кинжалах и револьверной пальбе…
Глупо отрицать, что поначалу взявшие власть большевики отпускали под честное слово своих противников вроде генерала Краснова…
Итак, что же вынуждало Сталина озлиться?
Первым толчком, без сомнения, был суд над Романом Малиновским, многолетним агентом охранного отделения. У людей идейных, убежденных (а Сталин таковым, безусловно, являлся) это должно было вызвать нешуточный шок, психологический удар, надлом: не рядовой функционер, а один из старых партийных товарищей, член ЦК, близкий к Ленину, оказался примитивным стукачом.