Даже противники Сталина внутри партии сознавали, что уход его от власти будет таким потрясением для страны, что может привести к крушению Советской власти. Один из корреспондентов Троцкого в России так описывал настроения бывших членов разбитых «оппозиций»: «Они все говорят о ненависти к Сталину… Но часто добавляют: «Если бы не он… все бы развалилось на части. Именно он держит все вместе». По словам И. Дейчера, бывшие вожди «оппозиций» «ворчали, вздыхали и выговаривались. Они продолжали называть Сталина Чингисханом Политбюро, азиатом, новым Иваном Грозным. Их ворчание и эпитеты немедленно сообщались Сталину, у которого всюду были уши. Он знал истинные чувства униженных им противников и цену их публичных славословий. Но он был уверен, что они не пойдут дальше резких устных выражений своего политического бессилия. Правда, у ветеранов оппозиции были туманные надежды на будущее. Тем временем они выжидали и сдерживали своих более молодых и нетерпеливых сторонников».
Тем более нелепо было бы ожидать, что старые «бакинцы», Орджоникидзе и Микоян, участвовавшие во встрече у Петровского накануне XVII съезда, стали бы открыто бунтовать против Сталина. Скорее всего участники этой встречи, обсуждая перестановку в руководстве страны, имели намерение передать Сталину пост, который до самой смерти занимал Ленин. В конечном счете Сталин занял этот пост в мае 1941 года. В то же время назначение Кирова на пост генерального секретаря скорее всего предполагало, что в сферу его деятельности войдут чисто организационные дела партии, какими занимались все секретари ЦК до того, как Сталин стал генеральным секретарем в 1922 году. Таким образом, Киров выдвигался на второй пост в стране, недостаточно важный.
Такой выбор участниками совещаний (Орджоникидзе, Петровский, Варейкис, Орахешвили и другие) вряд ли был случайным. Многие из них знали Кирова по совместной работе. Киров был партийным руководителем во время Гражданской войны на Северном Кавказе, а с июля 1921 года стал секретарем ЦК Азербайджанской компартии. В это время Варейкис был заместителем председателя Бакинского совета. Помимо Орджоникидзе и Микояна, «бакинцем» был также Шеболдаев, который в 1918 году был замнаркома по военным делам Бакинской коммуны. Возможно, «бакинцы» были недовольны тем, что Сталин недостаточно активно привлекал их к руководству страной, и желали поставить близкого к ним человека на важный партийный пост. Вероятно, Киров произвел хорошее впечатление и на бывшего руководителя Грузии Орахелашвили во время их совместной работы по созданию Закавказской Федерации. Видимо, столь же хорошее впечатление осталось от Кирова и у руководителя Украины Петровского в ходе совместной работы по созданию СССР. Не исключено, что многие амбициозные политики рассчитывали, что, избрав Кирова на пост, от которого зависели назначения в партийном аппарате, они с его помощью улучшат свое положение.
В то же время очевидно, что в результате этих перемещений Молотов перестал бы быть вторым лицом в стране. Участников предсъездовских кулуарных совещаний объединяла неприязнь к Молотову. По воспоминаниям Микояна, Орджоникидзе жаловался ему на то, что «в Совнаркоме его Молотов травит. Через всякие инстанции придирается к Наркомтяжпрому и не дает должного простора для работы». К этому времени, по словам Микояна, «закавказские товарищи, которые работали вместе с Серго… были сняты с постов… Орахелашвили, Гогоберидзе и другие». Вероятно, в этом они также винили Молотова и поэтому желали его свержения. Возможно, предложения переговорщиков получили бы поддержку делегатов съезда партии, потому что, как косвенно следует из письма Шолохова Сталину, в это время многие считали, что Молотов является главным проводником неумеренно жесткой линии и защитником «перегибщиков». Таким образом, если и есть основания подозревать влиятельных лиц страны накануне съезда в заговоре, то не в антисталинском, а антимолотовском.
Вероятно, отказ Кирова поддержать «антимолотовский заговор» нанес серьезный удар по планам «бакинцев». Несмотря на свою близость к «бакинцам», Сталин также не поддержал этот план, видимо, не желая ни отстранения Молотова, ни усиления его оппонентов. Следствием этого было не только сохранение Молотова на посту председателя Совнаркома. Косвенным ответом на просьбы о смещении Молотова явилось решение предоставить ему возможность открыть «съезд победителей». Намеки писательского коллектива и руководства ОГПУ также не были приняты во внимание, и Г. Г. Ягода не был избран ни в состав Политбюро, ни даже в кандидаты в члены Политбюро. (Ко всему прочему такое избрание было бы нарушением субординации. В это время председателем ОГПУ оставался В.В. Менжинский, хотя он и был тяжело болен.)
Смерть В.В. Менжинского 10 мая 1934 года автоматически расчистила путь Г. Г. Ягоде на пост председателя ОГПУ. Теперь у него было больше оснований претендовать на место в высшем руководстве партии. Однако ровно через два месяца, 10 июля, ОГПУ перестало существовать, так как было слито с Народным комиссариатом внутренних дел, во главе которого был поставлен Г.Г. Ягода. С одной стороны, такое слияние, казалось бы, расширило сферу деятельности Г.Г. Ягоды, которому теперь подчинялась и милиция. Но, с другой стороны, теперь Ягода должен был отвечать и за борьбу с уголовной преступностью, что вряд ли соответствовало его амбициозным политическим планам. Кроме того, Ягода перестал возглавлять Объединенное государственное политическое управление при СНКСССР, само название которого предполагало значительную роль в политической жизни страны.
Оказавшись во главе НКВД, Ягода не был избавлен от внимания со стороны ЦК. Есть основания полагать, что новая работа в Москве, которую Сталин предлагал Кирову в середине 1934 года, была связана, в частности, с контролем над деятельностью НКВД через секретариат ЦК ВКП(б) Возможно, что Киров не категорически отказался от этой работы, а лишь попросил Сталина отсрочить свой отъезд из Ленинграда. В этом случае переезд Кирова в Москву на должность секретаря ЦК, курирующего НКВД, был лишь вопросом времени. Поэтому если в начале 1934 года Ягода мог видеть в Кирове потенциального союзника, выдвижения которого он добивался, то в конце того же года он стал пытаться остановить Кирова.
В то же время покушение на жизнь Кирова неизбежно привело бы к нагнетанию напряженности и, как и после покушения на Ленина в 1918 году, могло спровоцировать кампанию правительственного террора. Приписывая Сталину стремление воспользоваться убийством Кирова (и даже организовать это убийство) для того, чтобы развязать террор, антисталинисты не могут убедительно объяснить, зачем это было ему нужно. Известно, что репрессии середины 1930-х годов не расширили полномочий Сталина и не сопровождались усилением культа его личности. Однако было известно, что после покушения эсерки Каплан необыкновенно усилилась власть ВЧК и лично Феликса Дзержинского. Генрих Ягода мог рассчитывать, что после покушения на Кирова возрастет власть НКВД и его лично.
В то же время трудно предположить, что Ягода рискнул бы попустительствовать покушению на Кирова, если бы не был уверен, что получит поддержку влиятельных людей в стране. Этот аргумент используют противники Сталина как доказательство его вины в убийстве Кирова, Однако, как уже говорилось выше, Ягода не вызывал доверия у Сталина, и Сталин не желал убийства Кирова. Зато известно, что взгляды Ягоды совпадали с позицией участников «антимолотовского заговора». Не исключено, что они возненавидели Кирова, который отказался участвовать в их заговоре и сообщил Сталину о нем. Также не исключено, что эти влиятельные люди могли бы оправдать Ягоду в глазах Сталина.
И все же Ягода слишком рисковал, чтобы взять на себя хотя бы косвенную ответственность за убийство Кирова. Поэтому можно предположить, что на него было оказано мощное давление со стороны влиятельных лиц, стремившихся к власти. Кроме того, не исключено, что информация о «дворцовых» интригах могла просачиваться за пределы страны по личным каналам организаторов антимолотовского заговора, а также через писателей и журналистов, окружавших Ягоду, и всевозможных двойных агентов, работавших на ОГПУ, в том числе и через Коминтерн. Можно предположить, что амбициозный Ягода стал легко управляемой фигурой в руках сил, заинтересованных в дестабилизации обстановки в СССР.