Однако все эти версии опровергает заявление Н.С. Хрущева, сделанное на XXII съезде, о том, что сведения о заговоре Тухачевского были полностью сфальсифицированы гестапо. По его словам, эти сфабрикованные материалы гестапо сумело передать президенту Чехословакии Э. Бенешу, который, в свою очередь, передал их Сталину.
Эту версию повторял и Д. Волкогонов. На самом деле такое изложение событий неверно. Даже если предположить, что сведения о заговоре были сфальсифицированы, передача их из одной столицы в другую совершалась более сложным путем.
Очевидно, что первые сведения о заговоре военных в Москву поступили из Парижа. Это признавал и Д. Волкогонов: «Вначале Ежов направил Сталину записку с материалами РОВСа (белоэмигрантской организации «Русский общевойсковой союз») из Парижа. В ней шла речь о том, что «в СССР группой высших командиров готовится государственный переворот… Утверждалось, что во главе заговора стоит маршал М.Н. Тухачевский. Сталин передал записку Орджоникидзе и Ворошилову с резолюцией: «Прошу ознакомиться». Следов реакции его соратников на документе обнаружить не удалось».
Судя по всему, те же сведения из тех же кругов поступили и в Германию. Как утверждал П. Карелл, такая информация впервые попала в распоряжение заместителя начальника гестапо и руководителя СД Р. Гейдриха в середине декабря 1936 года через бывшего царского генерала Скоблина. Бывший руководитель германской разведки Вальтер Шелленберг в своих мемуарах писал, что в гестапо сомневались, не ведет ли Скоблин «двойную игру» и не сфабриковано ли это сообщение советской разведкой, но Гейдрих отверг эти сомнения.
Вероятно, в белоэмигрантских кругах в Париже заговорили о связях Тухачевского с германскими военными после посещения им Парижа. В беседе с советским полпредом Александровским 7 июля 1937 года Бенеш утверждал, что во Франции поняли о сближении с рейхсвером Тухачевского из тех бесед, которые он вел в Париже в начале 1936 года, где останавливался во время поездки на похороны Георга V. По словам Александровского, «Бенеш под большим секретом заявил мне следующее: во время пребывания Тухачевского во Франции в прошлом году Тухачевский вел разговоры совершенно частного характера со своими личными друзьями французами. Эти разговоры точно известны французскому правительству, а от последнего и Бенешу. В этих разговорах Тухачевский весьма серьезно развивал тему возможности советско-германского сотрудничества и при Гитлере… Бенеш утверждает, что эти разговоры несколько обеспокоили Францию». Не исключено, что это беспокойство дошло и до ушей белой эмиграции, имевшей большие связи с французскими военными.
Возможно, что эти сигналы из Парижа стали причиной ареста Путны и упоминания имени Тухачевского Радеком на процессе в январе 1937 года. В феврале 1937 года произошли новые аресты среди военных, но, вероятно, работники НКВД действовали вслепую, больше полагаясь на слухи и подозрения. 19 февраля 1937 года был арестован дивизионный комиссар И.С. Нежичек, а20 февраля – дивизионный комиссарА.А. Гусев Знаменательно, что поступление в Прагу и Париж первых сообщений о заговоре совпало и с действиями, предпринятыми Москвой против Шеболдаева, имя которого называл Карелл в качестве соучастника заговора военных. 8 февраля «Правда» критиковала руководство Азово-Черноморской области (которую до конца года возглавлял Шеболдаев) и Курской области (которую Шеболдаев возглавил с начала года).
Одновременно предпринимались действия против руководства Украины (которое, по версии Орлова, участвовало в заговоре). В ноябре 1936 года ЦК пересмотрел решение Киевского обкома партии, возглавлявшегося П.П. Постышевым (который одновременно был вторым секретарем КП(б)У и кандидатом в члены Политбюро), относительно члена партии Николаенко. Эта женщина писала многочисленные жалобы на работников Киевского обкома, обвиняя их в круговой поруке, семейственности и в потворствовании троцкистам. По решению Киевского обкома она была исключена из партии. После восстановления Николаенко в партии по решению ЦКВКП(б) 16 января 1937 года П.П. Постышев был освобожден от обязанностей секретаря Киевского обкома партии (но оставлен на других партийных постах). 1 февраля 1937 года близкий к Постышеву сотрудник Киевского обкома Карпов был объявлен троцкистом. В последующие недели было исключено из партии около 60 выдвиженцев Постышева. 8 февраля «Правда» опубликовала материалы с критикой положения в партийных организациях Киевской области.
В это же время в наркомате тяжелой промышленности, который возглавлял Г.К. Орджоникидзе, были продолжены аресты, начавшиеся после ареста его заместителя Г.Л. Пятакова. Еще осенью 1936 года был арестован Пачулия Орджоникидзе, который дал показания против своего влиятельного брата. Эти показания были переданы Г.К. Орджоникидзе незадолго до его 50-летнего юбилея, который был пышно отпразднован в стране. Потом последовали новые показания против Орджоникидзе десятков арестованных сотрудников наркомата тяжелой промышленности. Сейчас трудно сказать, были ли эти показания насквозь лживыми, как считает Р. Медведев, или же в них содержались некоторые реальные факты о закулисной деятельности Орджоникидзе против ряда руководителей страны. Р. Медведев утверждает, что Сталин прислал Орджоникидзе показания арестованных с резолюцией: «Товарищ Серго! Почитай, что о тебе пишут». (Возможно, что Сталин неспроста направил Орджоникидзе и записку о заговоре Тухачевского. В отличие от Ворошилова, которого Сталин решил ознакомить с этим сообщением из Парижа, потому что Тухачевский был его замом, последний не был подчинен Орджоникидзе, и, вероятно, смысл жеста Сталина можно было истолковать так: вот, мол, посмотри, что сообщают о человеке, с которым у тебя такая близость или которого ты защищал.)
В истории отношений Сталина и Орджоникидзе была дружба, и совместная борьба против общих политических противников. Сталин даже защишал Орджоникидзе от критики Ленина и добился восстановления Орджоникидзе на высоких руководящих постах. В свою очередь, Орджоникидзе поддерживал Сталина в борьбе против оппозиции и препятствовал попыткам снять его с поста генсека в 1925 году. Однако в этой истории было и участие Орджоникидзе в тайных интригах против Сталина в 1928 году и против соратника Сталина Молотова. Орджоникидзе скорее всего не стремился к свержению своего старого друга, а лишь желал изменить круг его окружения: он прежде всего стремился ослабить влияние Молотова. В свою очередь, Сталин отнюдь не стремился уничтожить старого друга, а лишь «поставить его на место», изолировав его от тех, в ком он видел заговорщиков.
В начале февраля 1937 года Сталин предложил Орджоникидзе сделать на ближайшем пленуме ЦК доклад о вредительстве в промышленности. Таким образом Сталин предлагал Орджоникидзе самокритично оценить свои связи, которые, возможно, тот имел с противниками руководства страны, и в то же время давал ему возможность порвать их. Вероятно, аресты в его окружении и предложения Сталина ставили Орджоникидзе перед нелегким выбором, и он находился в тяжелом состоянии. Об этом свидетельствуют показания его вдовы Зинаиды Гавриловны: «Он невероятно переживал аресты наркомтяжпромовцев, не верил даже в то, что Пятаков шпион, хотя тот и был старым троцкистом. И только когда Серго дали показания, написанные почерком Пятакова, Серго поверил и возненавидел его. Вы знаете, как мог Серго любить и ненавидеть? – сказала Зинаида Гавриловна. – Он мог отдать жизнь за того, кого любил, и мог застрелить того, кого ненавидел».
В то же время настроения этого темпераментного человека быстро менялись. Как вспоминал Микоян, приблизительно 13—14 февраля 1937 года он долго беседовал с Орджоникидзе, гуляя вокруг Кремля. В это время Орджоникидзе работал над докладом для пленума ЦК. Он сказал Микояну, что не согласен с арестами, и отрицал сведения о вредительстве в промышленности. По словам Микояна, Орджоникидзе был в угнетенном состоянии, заявил, что не может больше сотрудничать со Сталиным, и даже думал покончить жизнь самоубийством. Микоян уговаривал его отказаться от этого намерения, но на другой день Орджоникидзе «снова заговорил о самоубийстве». Как вспоминала Зинаида Гавриловна, в это время Сталин забраковал наброски доклада ее мужа.