Ответом на послание Мао Цзэдуна стала речь М.А. Суслова, который уже на другой день 16 февраля высказался о вреде культа личности. Суслов заявил: «Чуждые духу марксизма-ленинизма теория и практика культа личности, получившие распространение до XIX съезда, наносили значительный ущерб партийной работе как организационной, так и идеологической. Они умаляли роль народных масс и роль партии, принижали коллективное руководство, подрывали внутрипартийную демократию, подавляли активность членов партии, их инициативу и самодеятельность, приводили к бесконтрольности, безответственности и даже произволу в работе отдельных лиц, мешали развертыванию критики и самокритики и порождали односторонние, а подчас ошибочные решения вопросов».
Очевидно, Хрущев и его союзники были не удовлетворены туманными и двусмысленными формулировками в выступлении Суслова. На следующем заседании в тот же день 16 февраля выступил А.И. Микоян, который заявил: «В течение примерно 20 лет у нас фактически не было коллективного руководства, процветал культ личности, осужденный еще Марксом, а затем и Лениным, и это, конечно, не могло не оказать крайне отрицательного влияния на положение в партии и на ее деятельность. И теперь, когда в течение последних трех лет восстановлено коллективное руководство Коммунистической партии на основе ленинской принципиальности и ленинского единства, чувствуется все плодотворное влияние ленинских методов руководства. В этом-то и заключается главный источник, придавший за последние годы новую силу нашей партии». Так Микоян давал понять, что Сталин нарушал ленинские партийные нормы не только в последние годы, а на протяжении 20 лет.
Однако, выступая на следующий день 17 февраля, руководитель Французской компартии Морис Торез подтвердил верность традиционной оценке места Сталина среди вождей коммунистического движения. Он заявил: «Коммунистическая партия Советского Союза всегда была образцом принципиальной твердости, нерушимой верности идеям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина». Слова одного из самых авторитетных коммунистов Западной Европы были встречены аплодисментами всего зада. Вряд ли можно признать случайным, что в своей речи на съезде 18 февраля Л.М. Каганович неожиданно стал расхваливать Мориса Тореза. Правда, он хвалил его не за выступление на съезде, а за его заботу о положении трудящихся Франции. Однако таким образом Каганович выразил свою поддержку позиции Тореза Хрущев имел основания для волнений: гладкое течение съезда скрывало разногласия, которые могли неожиданно проявиться в конце съезда или после его завершения. Изгнание Хрущевым Сталина из великих вождей коммунизма не получало единодушной поддержки. А это можно было рассматривать как вызов ему лично. Напоминавшие же о выдающейся роли Сталина в советской истории невольно ставили под сомнение значимость достижений Хрущева, которые расхваливали ораторы на съезде. Хрущев мог заподозрить, что среди делегатов съезда бродит недовольство им и его политикой, что проявлялась в аплодисментах при упоминаниях имени Сталина. Хрущев мог осознать, что деяния Сталина оцениваются несравнимо более высоко, чем его собственные начинания.
Чтобы доказать, что достижения Сталина сильно преувеличены, надо было постоянно напоминать о культе его личности. Одновременно надо было принизить положительные деяния Сталина, шокировав слушателей сведениями о беззаконных репрессиях и свалив ответственность за них на Сталина. Однако Хрущев не был уверен, что доклад Поспелова, который решили огласить на закрытом заседании съезда, будет отвечать этим целям. Поэтому Хрущев решил сам выступить вместо Поспелова. 19 февраля Хрущев приступил к радикальной переработке доклада, представленного Поспеловым. Вместе с ним работали Аристов и Шепилов.
Хрущев придавал большое значение форме, в которой он собирался произнести доклад. Хотя до начала съезда Хрущев требовал, чтобы авторы доклада не были «обывателями» и «не смаковали» ужасы репрессий, рассказ о беззакониях получился столь эмоциональным, что стенографистки, записывавшие за Хрущевым, расплакались.
Каганович вспоминал: «XX съезд подошел к концу. Но вдруг устраивается перерыв. Члены Президиума созываются в задней комнате, предназначенной для отдыха. Хрущев ставит вопрос о заслушивании на съезде его доклада о культе личности Сталина и его последствиях. Тут же была роздана нам напечатанная в типографии красная книжечка — проект текста доклада. Заседание проходило в ненормальных условиях — в тесноте, кто сидел, кто стоял. Трудно было за короткое время прочесть эту объемистую тетрадь и обдумать ее содержание, чтобы по нормам внутрипартийной демократии принять решение. Все это за полчаса, ибо делегаты сидят в зале и ждут чего-то неизвестного для них, ведь порядок дня съезда был исчерпан».