А теперь подумаем, что в этой записке могло быть в реальности? Причем надо учесть, что Абакумов долгое время был свято уверен, что его арест — недоразумение, вот-вот во всем разберутся и его освободят. То есть он т о г о, в чем его обвиняли, однозначно не делал. А также: что там могло быть такого, что три его покровителя — Сталин, Берия и Богдан Кобулов (а Абакумов был «человеком Кобулова») от него отступились. Это первый вопрос. И второй. Именно после ареста Абакумова министром внутренних дел вдруг стал Игнатьев, партийный функционер, никогда в жизни не имевший отношения к органам. И не только стал, но после прихода туда еще и насажал в МГБ партаппаратчиков. Ну, сняли Абакумова — что, в СССР чекисты перевелись? С какого перепугу вдруг такое назначение? По отдельности эти факты объяснить можно. А вот вместе…
Я нахожу только одно объяснение. В письме Рюмина Абакумов обвинялся в фальсифицировании «Ленинградского дела» и в применении пыток. И, по всей видимости, тому были подтверждения — например, показания некоторых подследственных. Вот тут Сталин, Берия, Маленков и Кобулов, все четверо обожженные «тридцать седьмым годом», сразу же не то что санкционировали, а потребовали расследования. А ЦК тоже выдвигал требование: по этому делу расстреляно двести высокопоставленных коммунистов, посажено две тысячи, мы не доверяем органам внутренних дел, они пристрастны, мы не доверяем прокуратуре, она слаба. А вот есть тут у нас хороший парень, товарищ Игнатьев, заведующий отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК, человек, в чекистских делах никаким образом не замешанный. Пусть он займется этой проверкой. Если он справляется с партийными органами, то справится и с МГБ. А как еще можно объяснить назначение Игнатьева? И никто не знал, что была у товарища Игнатьева одна особенность. Ни Берия, ни Кобулов, ни Абакумов пыток не признавали. А вот для Игнатьева этого запрета не существовало. И он был уверен, что как только бывшего министра начнут пытать, он тут же во всем сознается, и «Ленинградское дело» объявят фальсифицированным.
Какой в этом смысл? Очень простой. Кузнецов и остальные главные фигуранты в чем-то признались, а о чем-то молчали насмерть. Дело в том, что когда их арестовывали, смертной казни в СССР не существовало, она была введена в январе 1950 года. Так что у подследственных не было мотива говорить все в надежде сохранить жизнь. Зато был мотив говорить как можно меньше, чтобы получить не 25, а 15 лет. И они сказали не все, так что часть организации оставалась на свободе. Какая? О том речь впереди.
Но с расстрелом главных обвиняемых расследование, как можно было бы ожидать, не закончилось. Надо было срочно что-то делать. Для начала убрать Абакумова и перехватить рычаги расследования, а потом, если получится, объявить дело фальсифицированным. (То, что и было сделано практически сразу же после прихода к власти Хрущева.) Поэтому-то и нужно было вырвать у Абакумова признание вины. Но военный контрразведчик Абакумов все испортил. Его пытали до тех пор, пока врачи не сказали: все, дальше нельзя, умрет. Но он так ни в чем и не признался.
А что же товарищ Сталин? Сидел и радовался: «Вах, как все хорошо получается! Сейчас партийные товарищи все расследуют, во всем разберутся, и жизнь настанет такая хорошая!» Ага, сейчас!
Тут ведь причина не только в «Ленинградском деле». Тут интерес глубже. Если задаться вопросом: а почему Сталин после войны вдруг стал производить такие странные манипуляции с МГБ? Высоколобых разведчиков Берии отправили в контору со смешным названием ГУСИМЗ (Государственное управление советского имущества за границей), от которого за версту несет резидентурой, остальную разведку вывели в Комитет информации? А на пост министра госбезопасности поставили армейского контрразведчика? Ответ может быть только один: Сталин намеревался всерьез разобраться с итогами войны. Война для него была делом святым, и после ареста министра он должен был быть не то что предельно обеспокоен, а беспредельно: ведь получается, что если Абакумову нельзя доверять, то и эта работа становится сомнительной?
И что, спрашивается, должен был в такой ситуации сделать товарищ Сталин?
Очень вероятно, что он велел секретарю:
— Вызовите ко мне товарища Меркулова!
А Меркулов — человек очень интересный и у нас недооцененный, как и та структура, которую он возглавлял. Дело в том, что среди множества государственных органов Советского Союза у Сталина было одно — всего одно! — родное дитя. 30 марта 1919 года по его инициативе был учрежден наркомат государственного контроля, в котором он сам стал первым наркомом. Затем это ведомство претерпевало различные метаморфозы, но едва Сталин в конце 30-х годов получил, наконец, реальную власть в государстве, как этот наркомат появляется снова, и наркомом в нем становится бывший личный помощник Сталина, человек не просто доверенный, а сверхдоверенный — Лев Мехлис. А в 1950 году тяжело больного Мехлиса сменил на этом посту другой сверхдоверенный человек, но уже не Сталина, а Берии (что, впрочем, было к тому времени одно и то же) — Всеволод Меркулов. И вот это министерство не подчинялось никаким ЦК — по сути, это была личная спецслужба главы государства.
Вот почему естественнее всего было предположить, что Сталин вызвал к себе бывшего министра госбезопасности, а ныне министра госконтроля товарища Меркулова и сказал:
— Вы, конечно, знаете, что Абакумов арестован. Возьмитесь за это дело, проверьте, что там и как, и доложите.
И вот тут наши заговорщики — если они существовали, — оказались в смертельной опасности. Не только потому, что в деле появилась новая сила, против которой у них не было средств. Дело еще и в персоне. Как Молотов был правой рукой Сталина, так Меркулов был правой рукой Берии, и тронуть его было все равно, что кинуться с пистолетом на танк. Доверенный человек обоих правителей Советского Союза — старого и молодого — был неуязвим. Теперь речь шла уже не о власти, а о самой жизни оставшейся на свободе части заговорщиков.
Можно себе представить, какая паника охватила наших заговорщиков. Первой их мыслью, естественно, было убрать Сталина. Берия все же фигура не такой величины, с ним есть какие-то шансы договориться. Договориться же со Сталиным в такой ситуации, как нетрудно понять, практически невозможно. Трагедия ситуации была в том, что Сталин недооценил человека, стоявшего теперь во главе всего этого дела. Его и вообще недооценивали. Сам по себе он был довольно безвреден, но загнанный в угол становился смертельно опасным. В первую очередь потому, что не имел никаких тормозов и никаких запретов. Как тот персонаж американских мультиков, который, не в силах найти своего врага, приказывает уничтожить город, в котором он, предположительно, находится. За примерами далеко ходить не надо. Это человек, который захватил власть в государстве, попросту убив своего соперника; который, чтобы упрочить свое положение, одним ударом уничтожил идеологию Советского Союза и развалил мировое коммунистическое движение; который решал дипломатические проблемы с помощью танков; который едва не развязал мировую атомную войну… хватит? А то его подвиги можно перечислять бесконечно. Почему Хрущев? Да потому что он сам себя выдал. С момента его прихода к власти начались бесконечные танцы вокруг «Ленинградского дела», к которому новый глава государства относился невероятно трепетно. Мало кто знает, что огромный кусок речи на XX съезде должен был быть посвящен этой же теме — но тут уж его, по-видимому, собственные соратники остановили: дело недавнее, у всех на слуху, не стоит уж так раздеваться-то…
Однако у меня после исследования процессов 50-х годов создалось стойкое ощущение, что и сам процесс реабилитации был затеян ради «ленинградцев». Просто так, скажете, такая забота? Ну-ну…
Именно после прихода в МГБ Игнатьева началась подготовка к устранению Сталина. От него убрали многолетнего помощника Поскребышева, потом генерала Власика. Но мы сейчас не об этом, а о других телодвижениях товарищей заговорщиков.
…По-видимому, в процессе поисков выхода кто-то и вспомнил о письме доктора Тимашук. Кто его знает, на что они надеялись? Может быть, переключить внимание Сталина на новую тему? Или посеять в нем недоверие к врачам? Второе вернее — Хрущев и об этом проговаривается. А может статься, и с вождем разобраться таким же способом, а потом подогнать к «делу врачей» еще и «убийц товарища Сталина». А затем заключить с Берией договор о разделе влияния между партией и государством и на этом успокоиться.