В то же время в самой партии централизация была доведена тоже до крайних своих выражений, вся партийная сеть была переустроена и переукомплектована так, что полностью обеспечивалось сначала самодержавие коллегии олигархов — политбюро, — в дальнейшем самодержавие лица, диктатора, Сталина. Выборность партийных чиновников, довольно широко осуществлявшаяся прежде на местах, уступила место назначению из центра. Это делало партийных чиновников целиком от центра зависимыми. Для того, чтобы еще больше держать их в руках, в партийном аппарате была установлена система сыска за всеми через органы самой партии — ее контрольные комиссии, — а затем и через органы ГПУ — государственной полиции. Все подбиралось — малейший скользкий шаг, малейшая ошибка, ничтожнейшие штрихи личной жизни, — все складывалось в архивах партийных органов, в случае надобности вытаскивалось наружу, грозило уничтожить человека. А так как в тяжелых условиях советской жизни безгрешных людей не было и так как было невероятно легко «припаять» любой проступок любому человеку, даже поступок несовершенный — во лжесвидетелях никогда недостатка не было, а шпионить постепенно стали все, вплоть до ближайших друзей, вплоть до жен и детей, — то все сверху донизу оказались в полной зависимости от партийных верхов. Достаточно было одного жеста — сначала кого-либо из олигархов, потом верховного диктатора или кого-либо из его ближних — и любой человек мог скатиться в грязь, в небытие политическое, в небытие гражданское, стать даже лицом к лицу с дулом нагана. Кому уже никак нельзя было «припаять» действий — приписывали слова, уклоны мысли.
«Материалы» на высших сановников, на ближайших ему лиц, хранил в несгораемом шкафу сам диктатор. При надобности он вытаскивал их — и угрожал. Так постепенно партийный режим превратился в партийный зажим. Партии, как более-менее свободного коллектива, не стало. Партия превратилась в огромный бюрократический аппарат, который, как чудовищный спрут, раскинул свои щупальца по всей стране — и каждое движение которого направлялось из одного только места — из кабинета диктатора на Новой площади. «Режим, установившийся внутри партии, — писали еще в 23-м году Пятаков, Преображенский, Серебряков и другие, — совершенно нестерпим. Он убивает самодеятельность партии, подменяя партию подобранным чиновничьим аппаратом». В этом было много правды.
Не только съезды Советов обратились в чисто декоративные собрания послушно голосующих чиновников — такими же декорациями на здании диктатуры являлись и съезды партии, и ее конференции, и пленумы ЦК. Они послушно штамповали то, что предлагала им верховная власть.
И в то же самое время власть — как это ни странно — не отдалилась, но приблизилась к народным массам в известной их части. В самую партию были вовлечены большие массы новых членов: один за другим объявлялись наборы в партию «рабочих от станка», их принимали в нее десятками и сотнями тысяч[12]. И это не ослабляло, но усиливало диктаторскую верхушку. Троцкий в свое время презрительно называл тысячи тысяч новых людей народной массы «голосующей скотинкой». Частично это верно: эта масса почти слепо шла за Сталиным и близкими ему людьми, и в море ее голосов тонули голоса троцкистской и «болотной» интеллигенции. Но почему эта масса шла именно за Сталиным и его людьми? Была ими куплена? Нет. Покупали в большинстве голоса именно троцкистской и «болотной» интеллигенции. Там продажность процветала — и ею Сталин широко пользовался. Но все увеличивавшаяся масса народных членов партии шла за сталинской группой главным образом потому, что находила в ней, в ее стремлениях, в ее идеях, в самой психологии людей, ее составлявших, что-то близкое и родственное себе. Она ощущала, что Сталин и его люди не просто играют в политику, не просто ищут власти, ради нее самой, ради выгод, какие она дает, но искренне стремятся что-то дать народу.
И эти широкие массы нового партийного материала, сочетавшись с народным же по своему происхождению и по своим устремлениям руководством, выполняли для него громаднейшую службу: они тысячами нитей связывали партию, вернее, сталинскую ее группу, с народными массами, которые они представляли, служили в этой массе проводниками и идеологии и действий сталинизма. Поэтому диктатура Сталина была, а во многих отношениях остается еще и сейчас, во многих отношениях народной диктатурой. Во всяком случае она была, отчасти есть еще и сейчас, властью, гораздо более связанной с народными массами, чем любая так называемая «демократия». И над этим надо задуматься.
12
Вот цифры последнего времени. На 1 апреля 1930 г. коммунистическая партия в России насчитывала 1 852 090 членов. С 28 по 30 г. в партию было принято 602 670 рабочих. В 28 г. в партии было 58,4 % рабочих; в 1931 г. рабочее ядро составило 68,2 %. Комсомол насчитывал в 1930 г. 2 466 000 членов. С 28 по 30 г. пришло новых 529 150. Сейчас в комсомоле 3 миллиона. Рабочих в комсомоле (1930 г.) 858 798 (34,8 %), крестьян 329 602 (13,4 %). Имеет большое значение тесно связанная с партией детская пионерская организация. В 1928 г. в ней 1 653 701, в 1930-м — 3 301 458 детей.