Иной раз что-то взрывается в людях. Бросают работу. Так больше нельзя. Вот в мясе сегодня оказались черви. Ходить приходится босиком. После работы вымыться нечем… Мало ли что причина… Собрание. Решение. Стачка.
Приходит партийный комитет. Профсоюз. Власть. А неподалеку уже стоят крепкие люди в серых шинелях: отряд ГПУ. Уговоры. Разбор. Что-нибудь улучшают. Дают мыло. Дают ткань. По лишнему куску хлеба. Люди становятся на работу. Что делать иначе? Нет выхода. И надо работать. Иначе вовсе погибнет родная страна… Но не все занимают свои места у машин. Многие исчезают: на лесных работах севера, в затерянности сибирской тундры, в душных клетках переполненных тюрем. А иногда и там, откуда нет уже никому и никогда возврата.
Иной раз — когда уже вовсе невмоготу, и человек готов на все от слепой звериной злобы — рабочая волна выплескивается на улицу. Но что делать? Все это — порыв минуты. Организации нет. Ни ясной цели, ни людей ведущих. Ненависть приковывается, концентрируется на ярких окнах магазинов для иностранцев и неизвестных счастливцев из своих. Руки сами хватают камни, палки… Опять серые шинели, стальные шапки войск ГПУ. В ответ на камни — пули. Кровь окрашивает улицу… Но все это — минуты. Толпа схлынула. Трупы увезены. Любопытных нет. Все, как прежде. Жизнь продолжается дальше. Стучат машины. Голодают, изнемогают люди.
По улицам, по мастерским, по рабочим квартирам гуляют листовки «сырцовцев»[20]:
— Товарищи… Знаете ли вы, что арестованных вчера рабочих пороли в ГПУ?
— Товарищи… Знаете ли вы?..
Сосредоточенные лица. Упрямо сжатые зубы.
Короткие выстрелы. В Ленинграде убит начальник транспортного отдела ГПУ. В Харькове еще кто-то. В Одессе — то же. На Кавказе — командир части, усмирявший «бунт». В советских газетах одно за другим объявления: «Трагически погиб т. Шиперович»… «Безвременно погиб т. Розенбаум»… «Безвременно скончался т. Шпандырь»… Еще и еще. Десятки, сотни выстрелов.
Десятки, сотни трупов. Кровь льется с обеих сторон. Око за око, зуб за зуб — жестокий закон гражданской войны!..
Чем дальше движется рука времени по календарю пятилетки — тем больше нарастает недовольство и озлобление населения. Оно нарастает стихийно — и пропорционально растущей нищете и сознанию тягостной безвыходности. Вначале думали: потерпим немного — будет легче. На пятилетку надеялись. Сейчас — третий год пятилетки. И ее воспринимают теперь как петлю, все туже затягивающуюся на шее населения страны. Вместо облегчения — все больше тягости… И чем дальше, тем сильнее и ожесточеннее становится борьба между приносимым в жертву пятилетке населением и ставящей все на карту сталинской властью. И если прежде жертвами этой борьбы под ударами населения падали по преимуществу только агенты власти, то теперь злоба и ненависть вымещается на тех, кто в глазах рабочей среды предает ее, кто выслуживается перед властью, кто сплачивается с ней ради выгод минуты. По всем заводам прокатывается волна травли «ударников». В ответ на награждения их орденами, на печатание их портретов в газетах их начинают избивать и убивать. И центральный орган профессиональных союзов, «Труд», сообщая о ряде таких случаев, пишет: «Нельзя объяснять стечение этих фактов случайностями. Классовая сущность всех этих событий совершенно бесспорна». Когда «в Харькове рабочие Тракторостроя пытались зарубить топорами ударника Марусина», президиум постройкома установил, что нападение произошло на почве классовой ненависти к ударнику.
Классовой ненависти? Какого класса? К кому? Ответ один: рабочего класса к безжалостно эксплуатирующей его власти, которую рабочий чем дальше, тем меньше рассматривает как нечто единое с собой… Таково одно из великих следствий надрывающей народные силы стройки: народ и сталинская власть постепенно все больше расходятся, становятся по разную сторону баррикад. А это вызывает естественное расслоение в самой партии — и самые жестокие, самые непримиримые враги Сталина и его власти выходят из среды закаленных всем своим прошлым «членов ВКП(б)»…
Одновременно нарастают и другие следствия уродливой системы сталинского самодержавия. Для «стройки» не хватает квалифицированных сил. Приходится выписывать иностранцев. Приходится ставить их в привилегированное положение. Простое недоброжелательство к иностранцам, воспитанное самой властью, переходит в жестокую ненависть. Пока она тлеет в глубине народной души. Но она может вырваться наружу — и если вырвется, то только волной кровавых погромов иностранцев… Растет антисемитизм… Растут самоубийства…
20
Сырцов — б. председатель Совнаркома РСФСР. Снят с должности за резкую оппозицию Сталину и его системе. Его приверженцы ведут активную борьбу со сталинским режимом.