— Я впервые видел тогда, — рассказывает о Стокгольмском съезде Сталин, — Ленина в роли побежденного. Он ни на йоту не походил на тех вождей, которые хныкают и унывают после поражения. Наоборот, поражение превратило Ленина в сгусток энергии, вдохновляющий своих сторонников к новым боям, к будущей победе.
— Я помню, как мы, делегаты-большевики, сбившись в кучу, глядели на Ленина, спрашивая у него совета. В речах некоторых сквозили усталость, уныние. Помнится, как в ответ на такие речи Ленин едко процедил сквозь зубы: «Не хныкайте, товарищи, мы наверно победим, ибо мы правы».
«Не хныкайте по случаю поражения», — это та самая особенность в деятельности Ленина, которая помогала ему сплачивать вокруг себя преданную до конца и верящую в свои силы армию…
Эту «особенность» подметил и постарался в дальнейшем усвоить себе Сталин.
1907 г. Лондонский съезд. Здесь большевики уже оказались победителями. Партийную массу — особенно людей русского подполья — оттолкнула деятельность меньшевистского руководства партии за время меж двумя съездами.
Сближение меньшевиков с буржуазными партиями все усиливалось. Уже выборы во вторую Думу меньшевики проводили в блоке с «кадетами». В самой Думе они установили теснейший контакт с этой партией, которая сама называла себя: «оппозиция Его Величества». Вместе с тем меньшевики все сильнее выступали за полное упразднение нелегальной партии, за созыв беспартийного рабочего съезда с целью создания новой открытой рабочей партии на манер английской, в которой объединились бы все умеренные элементы социализма — и социал-демократы, и эсэры — и часть анархистов. Между тем Ленин, видя, что реакция в стране все сгущается, звал к усилению нелегального аппарата партии и нелегальной работы. Большевики победили, получили большинство в центральном руководстве партии, которое и сохранили в своих руках вплоть до великой революции, принесшей с собой окончательный разрыв с меньшевиками.
— Я впервые видел тогда Ленина, — отмечает Сталин, вспоминая Лондонский съезд, — в роли победителя. Обычно победа кружит голову иным вождям, делает их заносчивыми и кичливыми. Чаще всего в таких случаях начинают торжествовать победу, почивать на лаврах. Но Ленин ни на йоту не походил на таких вождей. Наоборот, именно после победы он становился особенно бдительным и настороженным.
«Не кичиться победой» — это та особенность в характере Ленина, которая помогала ему трезво взвешивать силы противника и страховать партию от возможных неожиданностей.
И эту ленинскую «особенность», подметив, постарался усвоить себе Сталин.
Ленин был прав: партии рано было праздновать победы. Скоро речь пошла не о том, чтобы одерживать программные и организационные победы над меньшевиками, но о том, чтоб сохранить самое существование партии. Партия начала рассыпаться. Возможности революционной работы в стране были сведены до минимума.
В России у власти стал Столыпин — единственный действительно крупный человек, выдвинутый самодержавием в начале XX века.
Под его жесткой рукой страна была зажата в тиски железной диктатуры. Но он прекрасно понимал, что одного механического подавления революционного движения недостаточно. Это было то же самое, что закупоривать котел, под которым неугасимый огонь, в котором непрерывное развитие паров: рано или поздно он должен был взорваться. Нужна была положительная программа реформ, которая не только дала бы выход парам народного недовольства, но и использовала бы часть этих паров для работы на империю.
Столыпин знал, что у императорской власти нет опоры в стране, что держится она только по инерции. Дворянство потеряло свое былое значение. Промышленная и торговая буржуазия готова была поддержать монархию — взамен уступок для себя, — но она сама была бессильна. Она сама почти ни на кого в России не опиралась, так как в стране было слабо развито европейское «третье сословие», промежуточный меж верхушкой и низами населения слой. Путь постепенных реформ в рамках умеренно-буржуазного строя был для России невозможен. На это не было времени. Необходимо было быстрое и радикальное переустройство экономического строя страны — и в первую очередь радикальное разрешение аграрного вопроса. Такое разрешение требовало сильной власти и насильственных мер. Ни на то, ни на другое, — как и на быстроту действий, — умеренный строй не был способен. На это способна была только диктатура, действующая революционно. Столыпин, как и Ленин, знал, что Россия беременна революцией. И он знал, что, кроме революции снизу, есть еще путь революции сверху. На этот путь он и стал.
Он начал громадное дело разрушения старого аграрного строя России. Он начал ломку русской крестьянской общины, чтобы за ее счет создать крепкий слой богатых крестьян-собственников.
«76 млн. десятин принадлежит 30 000 помещиков (в Европейской России), а 73 млн. десятин принадлежит 10 миллионам крестьянских дворов, — говорил в Государственной думе депутат Белоусов. — Пусть даже оспаривают те или иные из этих цифр — мы думаем, что они неоспоримы, — но никакое изменение их не изменит сути дела». В этих цифрах было все в России. Эти цифры создавали в ней революционную ситуацию. И было только два выхода. Или, писал Ленин, ломка старых аграрных отношений за счет миллионов крестьянских дворов, или за счет 30 000 крупнейших помещиков. Или разорение миллионов беднейших крестьян, их пролетаризация, и создание за их счет плотной, тоже миллионной массы новых мелких помещиков-крестьян, или национализация земли, полная экспроприация помещиков. Оба пути были революционны. Первый был путь Столыпина, второй Ленина. Само собой разумеется, что и столыпинская реформа предвидела и неизбежно влекла за собой и известное ущемление крупнейших помещиков, увеличение за счет их земли при помощи и под давлением государства земельного фонда богатых крестьян. Какие результаты могла иметь столыпинская реформа, если б она была доведена до конца? «Аграрный строй в России станет вполне буржуазным, — писал Ленин, — крупные крестьяне заберут себе почти всю надельную землю, земледелие станет капиталистическим» — и возможности буржуазно-демократической радикальной революции отпадут. В России будут возможны только революции типа французских 30 и 48 гг., но в таких революциях нельзя будет говорить о «полной демократизации общества под знаком радикального решения аграрного вопроса». Или вернее: «в таких революциях только мещанские квазисоциалисты будут еще болтать о „решении“ (особенно „радикальном“) решенного уже для капиталистически сложившейся страны аграрного вопроса». Иными словами: Столыпин своей реформой выбивал основной козырь из рук революционеров, стремившихся к «великой революции», которая сверху донизу переворачивала бы Россию, как это сделала революция Октябрьская: сочувствие крестьян, стремившихся к прочной частной собственности на землю. В лице слоя богатых крестьян-собственников и империя и капитализм в России нашли бы себе прочную опору.
Но мало того. Столыпинская революция привела бы неизбежно к последствиям, которые трудно было предвидеть тогда, но которые ясны сейчас, в свете сегодняшнего развития России. Она неизбежно привела бы к постановке вопроса об усиленном развитии производительных сил страны, — как сегодня бы сказали, к индустриализации ее. Это нужно было хотя бы для того, чтобы найти применение миллионам пролетаризованных крестьян. А так как и здесь, вероятно, русская буржуазия не проявила бы достаточной энергии, то опять бы пришлось выступить государству, его принудительной силе, и в России появился бы государственный капитализм, конкурирующий с частным, появилось бы и государственное планирование. Идеи эти носились тогда уже в воздухе. Дальнейшим следствием была бы эмансипация России от иностранного экономического влияния, широкое развитие русского империализма на Востоке, создание на этой почве новой опоры у империи в лице отечественного капитала и верхушки рабочего класса. Это был бы, если хотите, сталинский строй наизнанку, но более, конечно, либеральный, не рвущий с Западом, более европеизованный, глубоко национальный вместе с тем, более склоняющийся к бонапартизму. Вот к чему, в сущности, шел Столыпин, этот революционер сверху, ярчайший, повторяю, человек царского самодержавия в XX веке.
Могли ли осуществиться его планы? Несомненно. Даже Ленин признавал, что столыпинская аграрная реформа осуществима. Он говорил, правда, что «для успеха столыпинской политики нужны долгие годы насильственного подавления и истребления массы крестьян, не желающих умирать с голоду и быть выселяемыми из своих деревень» (заметим: то же, что в сталинской политике). Но это не значит, что она не может быть осуществлена.