Сталин довольно ухмылялся, слушая такие речи. Нельзя сказать, чтобы он полностью разделял отрицательное отношение к офицерам. Он вполне резонно указывал, что при каждом почти из ворошиловских командиров тоже есть и были свои «спецы», которым они доверяли и у которых учатся и учились. Без знания военного дела побеждать в войне нельзя. И больше, как у старых офицеров, учиться не у кого. Но Сталин ощущал вместе с тем, что у ворошиловцев была своя — и большая — правда. Он говорил:
— Их увлечения пройдут, они сработаются в конце концов со специалистами военного дела, отобрав в их среде тех, на кого действительно можно положиться. Но их стремление самим стать военными специалистами, самим командовать, против чего так восстает Троцкий, надо только поощрять. Иначе мы не создадим армии революции и не победим. Даже верные раз взятому на себя долгу старые офицеры, особенно штабные, разве они могут быть руководителями в Гражданской войне? Нет. У них слишком много рутины. А обстановка сейчас необычная, и нужны люди, которые к этой обстановке всем своим нутром подходили бы, ею воспитанные. Нужна смелость, нужна воля, находчивость, уменье связать себя накрепко с массой солдат. Нужны природные, жизнью, а не школой только выращенные военные таланты. И как революция совершенно, казалось бы, неподходящих и неподготовленных людей научает управлять государством, так она же, совершенно из неожиданных источников, выдвинет свои военные таланты. Ведь вот белая сторона: разве там не происходит то же самое? Разве там душа дела, настоящего дела, старые генералы? Нет. Выдвинулись и выдвигаются новые люди, вчера еще никому не известные, сейчас становящиеся вдруг большими людьми, проявляющие большие таланты. Кто такие эти новые генералы Гражданской войны? Они все почти вышли из относительно небольших чинов, выдвинулись силой, волей, смелостью, дерзанием… Таков Дроздовский, таков Врангель, Кутепов, Каппель… Таковы же Шкуро, Покровский, другие… Такие же люди выдвигаются и на красной стороне. Вчера слесари, портные, крестьяне, в лучшем случае унтер-офицеры — завтра они будут красными маршалами. И стремление этих самородков обеспечить себе возможность выдвижения и действования — вполне естественно. Этого не понимает только Троцкий, с его приверженностью к схемам, к централизации, с его чуждостью народным массам и их психологии…
Так думал и говорил Сталин — и потому он резко принял сторону ворошиловской оппозиции против Троцкого. К тому же Сталин знал, что примерно так же думает и Ленин. В марте 1918 г. при нем к Ленину заходил приехавший из провинции Антонов-Саратовский. Жаловался. У них вышли трения с органами Наркомвоена. Очень и очень крупные представители Наркомвоена, приезжая на места, перегибали палку в проведении линии централизма и оборудования армии специалистами. Ленин сказал:
— Да вы не слушайтесь ни приказов, ни декретов, если они вредят делу. Вы делайте так, как подсказывает вам сознание. Если по декрету выходит плохо, а по вашим действиям хорошо, никто вас за это ругать не будет. Если же вы приказа или декрета не исполните, а из ваших действий выйдет скверно, ну, тогда нужно будет вас всех расстрелять.
— Я глубоко убежден, — говорил потом Антонов-Саратовский, рассказывая об этом разговоре, — что такая директива давалась не мне одному, а многим. Он требовал от нас прежде всего, чтобы мы были революционерами, а затем уже исполнителями.
Этой же неписаной директивой руководствовался и Сталин. И под его твердой рукой Царицын стал не только «средоточием оппозиции унтер-офицеров и партизан против централизованной военной организации, требовавшей военных знаний и более широкого кругозора», как презрительно отзывался Троцкий. «Царицын, — вполне справедливо пишет один из историков Красной армии, — явился зачатком военной академии, где создались кадры командиров для других многочисленных фронтов, ныне возглавляющие основные единицы армии».
…На царицынском фронте началась борьба меж Сталиным и Троцким — не столько борьба двух больших честолюбий, сколько борьба двух человеческих слоев и двух линий в революции.
Сталин фактически жил в своем рабочем кабинете, не выходя из него зачастую дни и ночи. Но, отмечает Ворошилов, руководство Сталина не ограничивается кабинетом.
«Когда необходимый порядок наведен, когда восстановлена революционная организация, он отправляется на фронт, который к тому времени растянулся на 600 километров с лишним. И нужно было быть Сталиным и обладать его крупнейшими организаторскими способностями, чтобы, не имея никакой военной подготовки, так хорошо понимать специальные военные вопросы в тогдашней чрезмерно трудной обстановке».
«Помню, как сейчас, начало августа 1918 г.
Красновские казачьи части ведут наступление на Царицын, пытаясь концентрическим ударом сбросить красные полки в Волгу. В течение многих дней красные войска во главе с коммунистической дивизией, сплошь состоящей из рабочих Донбасса, отражают натиск прекрасно организованных казачьих частей. Это были дни величайшего напряжения. Нужно было видеть Сталина в это время. Как всегда спокойный, углубленный в свои мысли, он буквально целыми сутками не спал, распределяя свою интенсивную работу между боевыми позициями и штабом армии. Положение на фронте становилось почти катастрофическим. Красновские части, под командованием Фицхалаурова, Мамонтова и других, хорошо продуманным маневром теснили наши измотанные, несшие огромные потери войска. Фронт противника, построенный подковой, упиравшейся своими флангами в Волгу, с каждым днем сжимался все больше и больше. У нас не было путей отхода. Но Сталин о них и не заботился. Он был проникнут одним сознанием, одной-единственной мыслью — победить, разбить врага во что бы то ни стало. И эта несокрушимая воля Сталина передавалась всем его ближайшим соратникам, и, невзирая на почти безвыходное положение, никто не сомневался в победе. И мы победили. Разгромленный враг был отброшен далеко за Дон»…
…Отношения меж Троцким и царицынской военной группой становились все напряженнее. Командование царицынским фронтом, сконцентрировавшееся всецело на отражении «девятого вала» казачьих атак, попросту игнорировало зачастую распоряжения Троцкого и его беспомощного штаба.
— Жалобы главного и фронтового командования на Царицын поступали ежедневно. Нельзя добиться выполнения приказа, нельзя понять, что там делают, нельзя даже получить ответ на запрос, — рассказывает Троцкий. — Положение стало невозможным. Я решил навести в Царицыне порядок. После нового столкновения командования с Царицыном я настоял на отозвании Сталина.
«Ленин хотел свести конфликт к минимуму». Поэтому уговаривать Сталина уехать был отправлен сам Свердлов с экстренным поездом. Сталин уехал. Он понимал, что какой-то выход из создавшегося положения нужен. В момент напряженной опасности он не задумывался идти против формальной субординации, «ломать при необходимости формальные затруднения». Он готов был тогда игнорировать все распоряжения центра. Но когда основная опасность была преодолена, необходимо было подчиняться сложившимся порядкам. Раз Троцкий стоял во главе военного аппарата и Ленин ему доверял, ничего не поделаешь, надо идти на уступки.
— Армия, — говорил Сталин, — не может действовать, как самодовлеющая, вполне автономная единица. В своих действиях она всецело зависит от смежных с ней армий и прежде всего от директив реввоенсовета республики. Но нужно, чтобы директивы центра были СТОЯЩИМИ, соответствующими обстановке. Нужно, чтобы центр научился действовать, понимать местные условия, — и научился бы вдумчиво и сдержанно управлять местами.
Так говорил Сталин — и потому он охотно возвращался в центр: там только можно было бороться с основными дефектами ведения красного военного дела.
По дороге он встретил блестящий поезд Троцкого. Сейчас, когда Сталина уже не было в Царицыне, Троцкий рисковал там показаться. Он ехал, как всегда, надменный, пышный, с сознанием величия и непогрешимости, с театральными жестами, свитой «мальчишек», запасами кожаного обмундирования и других «подарков», которыми он привык «обласкивать» армейских бойцов. Свердлов зашел к Троцкому.
«Он осторожно спрашивал меня о моих намерениях, потом предложил мне поговорить со Сталиным, который, как оказалось, возвращался в его вагоне».