Сталин очень интересовался всем этим делом. Я ему регулярно докладывал о ходе закупок и образовании запасов, об организации их хранения…»
Между тем, поставки сырья Германии и ее союзникам продолжались и в последние предвоенные дни не только не уменьшились, но по личному приказу Сталина были увеличены. Так, по сообщению газеты «Правда» от 8 июня 1941 г., несмотря на то, что Финляндия не выполнила своих обязательств по торговому договору, Сталин приказал поставить ей дополнительно еще 20 000 тонн зерна. А сегодня, 21 июня 1941 г., ранним утром сухогруз «Днестр» доставил в германский порт Штеттин еще 3500 тонн отборного зерна, отправленного из Ленинграда — города, в котором уже в ноябре 1941 г. будут расстреливать за полбуханки «украденного» черного хлеба. Сколько человеческих жизней могло бы спасти это вывезенное в Германию зерно!
Полночь. Западная граница. Медленно ползет тяжело груженый состав. С удивлением взирают на этот «чудо» германские солдаты, с минуты на минуту ожидающие сигнала — «Дортмунд».
Сталин снова, в который раз, показывает миру, что он и не подозревает о приближающейся войне. Что может быть убедительнее, чем этот тяжело груженый состав? Ведь ни одна страна не будет поставлять стратегическое сырье потенциальному противнику за несколько часов до военного столкновения!
До «внезапного» нападения осталось около трех часов. 22 июня 1941, воскресенье, после полуночи, Москва
В эту ночь
И почти одновременно с тяжело нагруженным составом, пересекшим советскую западную границу, большая стрелка часов на Спасской башне Кремля медленно, словно нехотя, пересекла цифру двенадцать.
Наступило трагическое для страны воскресенье — 22 июня 1941 г.
В эту ночь, самую светлую, — самую короткую в году, многим так и не удалось уснуть. В эту ночь по всей стране молодежь праздновала окончание школы. В московских парках неистовствовали духовые оркестры, а из распахнутых окон школ лились звуки вальсов. В Ленинграде, вдоль Невы плыли стайки почти невесомых девушек в белых платьях, а за ними почетным эскортом выступали шеренги повзрослевших юношей. В Одессе в эту ночь молодежь по традиции собралась на Приморском бульваре у бронзового памятника дюку де Ришелье, ни на минуту здесь не смолкали шутки, не смолкал смех. А на Западе, в приграничных военных городках, молодые бойцы и командиры, получившие в этот субботний вечер неожиданный отпуск, самозабвенно отплясывали на танцплощадках модную «Рио-Риту» и, пропустив для храбрости по «сто грамм», прижимали к себе млеющих девушек.
Эта последняя предвоенная ночь была счастливой! Эта последняя предвоенная ночь запомнится всем, кому посчастливится пережить войну. После войны, прославленному маршалу Жукову задали вопрос:
«Война длилась 1418 дней. Какой из этих дней был для вас самым тревожным, самым тяжелым, самым счастливым ?»
Жуков ответил: «Пожалуй, самым тревожным был день накануне войны, 21 июня 1941 года…»
Но, наверное, еще более тревожной для Жукова была эта, последняя, предвоенная ночь.
Москва готова к «внезапному» нападению
Со вчерашнего вечера противовоздушная оборона Москвы была, фактически, в боевой готовности — на позиции уже была выведена почти половина всех войск ПВО. А сегодня, где-то за полночь, на командный пункт ПВО Москвы, находившийся в самом центре города, на глубине пятидесяти метров под землей, поступил новый приказ Кремля: «Выводить на позиции всю зенитную артиллерию».
Приказ был выполнен. Для предупреждения о приближении самолетов люфтваффе вокруг Москвы были развернуты 580 наблюдательных постов. Столицу защищали более 100 аэростатов заграждения, шесть зенитных артиллерийских полков — около 1000 орудий, и еще 6-й истребительный авиационный корпус — более 600 лучших советских истребителей — Як-1, МиГ-3, ЛаГГ-3.
А около часа ночи в Москве была введена полная светомаскировка.
«На всякий случай»
Студент Московского педагогического института немецкий эмигрант Вольфганг Леонгард, принимавший когда-то участие в первомайском параде на Красной площади, хорошо запомнил эту необыкновенную ночь, когда сверкающая огнями Москва вдруг погрузилась во тьму. В эту ночь Вольфганг не спал. Вместе с товарищем, польским студентом Бенеком Гершовичем, он готовился к экзамену.
Вспоминает Вольфганг Леонгард: «Вечером 21 июня мы сидели с моим товарищем по комнате, польским студентом Бенеком Гершовичем, над нашими книгами. Вдруг послышался стук в дверь.
«Кого это черт несет?» — возмутился Бенек…
Стук упорно продолжался. За дверью послышался полупросительный, полутребовательный голос: «Откройте!» Тот, кто стоял за дверью, по-видимому, не был студентом. Я раздраженно рванул дверь. Передо мной стоял маленький человек с большим свертком не то бумаги, не то картона под мышкой.
«Товарищи студенты, я бы вам не помешал заниматься, но меня прислало управление института, чтобы наладить маскировку окон в вашей комнате». Он завозился около окна, прибил какую-то планку и прикрепил к ней бумагу. Мне стало не по себе.
Но Бенек, участник войны в Испании, оставался спокойным. Он даже спросил с улыбкой: «Да разве мы в такой опасности?»
Маленький человек махнул рукой: «Помилуйте. Это лишь общие меры предосторожности. У нас обстановка мирная, но в Западной Европе война-то в полном разгаре. Эти меры предосторожности так, на всякий случай».
Погасли огни Москвы
Москва погрузилась во тьму. Не видно было света в окнах Кремля, не было света в окнах Генерального штаба Красной армии, в окнах Московского горсовета, в окнах горкома партии. Но за этими, плотно зашторенными окнами, шла напряженная работа, шла лихорадочная подготовка к «внезапному» нападению Германии.
Сталин еще несколько часов назад вызвал в Кремль Василия Пронина, того самого Пронина, которому он всего две недели назад, 5 июня 1941 г., приказывал «все разговоры об эвакуации Москвы прекратить», и приказал ему задержать всех секретарей районных комитетов партии на рабочих местах. При этом Сталин сказал: «В эту ночь возможно нападение немцев».
И эта ночь уже наступила.
До «внезапного» нападения осталось всего 2 часа 45 минут. 22 июня 1941, воскресенье, 00 ч 30 мин. Москва
Передача «Директивы» еще и не начиналась
Прошло около трех часов с тех пор, как Тимошенко и Жуков вернулись в Генштаб, а ДИРЕКТИВА о приведении войск в боевую готовность все еще лежит на письменном столе в кабинете наркома обороны — на том же месте, где в 11 часов вечера видел ее адмирал Николай Кузнецов.
Передача ДИРЕКТИВЫ в приграничные округа еще и не начиналась! Неужели военачальники не понимали, какими могут быть последствия задержки директивы? Неужели не понимали, какой опасности они подвергают страну? Неужели не понимали, что рискуют миллионами жизней солдат и гражданского населения? Неужели не понимали, что рискуют собственной головой?
Директива о приведении войск в боевую готовность не могла быть передана в округа без однозначного приказа Сталина. А Сталин пока такого приказа не давал. Он все еще надеялся на то, что теперь, когда рабочий день в Берлине уже закончился, Деканозов сумеет встретиться с Риббентропом и вручить ему «Обвинительную ноту».
А после этого можно будет начать передачу ДИРЕКТИВЫ в округа.
Между тем, в Берлине Валентин Бережков уже более 12 часов сидит у телефона. Теперь он почти каждые несколько минут звонит в министерство иностранных дел. Сменяющиеся дежурные чиновники отвечают советскому дипломату любезно и терпеливо, однако, смысл их ответов один. Вспоминает Бережков: «Когда я в очередной раз позвонил в министерство иностранных дел, взявший трубку чиновник вежливо произнес стереотипную фразу: „Мне по-прежнему не удалось связаться с господином рейхсминистром. Но я помню о вашем обращении и принимаю меры“. Вновь и вновь я звонил на Вильгельмштрассе, но безрезультатно…»