А в это время в Москву, в Генеральный штаб, почти непрерывным потоком шли донесения из приграничных округов. И с каждой минутой эти донесения становились, к возмущению Тимошенко, все более «паническими». На самом деле, «паника» округов была вполне обоснованной — вдоль всей границы уже был слышен шум заведенных танковых моторов, а ПЛАН ПРИКРЫТИЯ все еще не был введен в действие, и граница, фактически, не была прикрыта!
По свидетельству маршала Баграмяна, в эти роковые часы «даже большинство соединений прикрытия было рассредоточено в значительном удалении от государственного рубежа, а корпуса второго эшелона находились от него на расстоянии в 250—300 километров».
«Начинается!» Это слово, кажется, было у всех на устах в эту ночь — и на границе, в штабах армий и округов, и в Москве, в Генеральном штабе и в Кремле.
Вспоминает сын Лаврентия Берия, профессор Серго Гегечкори:
«Отец позвонил в ту ночь из Кремля: „Начинается… Слушайте радио!“ Непосвященному эта фраза ни о чем не говорила, мы же с мамой прекрасно знали, что хотел сказать отец. Начиналась война…»
В полночь в Генеральный штаб позвонил из Тернополя командующий Киевским округом генерал-полковник Кирпонос и доложил, что к нему доставлен немецкий перебежчик — солдат 74-й германской пехотной дивизии, по фамилии Ханс Шлюттер, который утверждает, что «в 4 утра германские войска перейдут в наступление». Жуков позвонил Сталину. Сталин был в это время в Кремле.
Сталин не покинул Кремль, как это принято считать, и не отправился спать на дачу. В 23.00 вместе с Молотовым, Берия и Маленковым он перешел из кабинета в свою кремлевскую квартиру. Здесь они проведут эту короткую и такую длинную для них предвоенную ночь.
Новое донесение Жукова подтверждало не раз уже названное время «внезапного» нападения: «3—4 часа утра». Выслушав донесение Жукова, Сталин спросил о ДИРЕКТИВЕ.
Вспоминает Жуков: «Все говорило о том, что немецкие войска выдвигаются ближе к границе. Об этом мы доложили в 00.30минут ночи Сталину. Он спросил, передана ли директива в округа.
Я ответил утвердительно».
Но ДИРЕКТИВА не была передана!
И только теперь, после вопроса Сталина, в 00 часов 30 минут, за 2 часа 45 минут до «внезапного» нападения начнется «срочная» передача ДИРЕКТИВЫ в округа. О точном времени начала этой «срочной» передачи сохранилось множество свидетельств, в том числе свидетельства маршалов Василевского и Баграмяна.
Маршал Василевский: «Все работники нашего Оперативного управления, без каких либо приказов сверху, почти безотлучно находились в те дни на своих служебных местах. В первом часу ночи на 22 июня нас обязали в срочном порядке передать поступившую от начальника Генштаба Жукова подписанную наркомом обороны и им директиву в адреса командования Ленинградского, Прибалтийского Особого, Западного Особого, Киевского Особого и Одесского военных округов…
В 00.30минут 22 июня 1941 г. директива была послана в округа».
Маршал Баграмян: «В 0 часов 25 минут 22 июня окружной узел связи в Тернополе начал прием телеграммы из Москвы. Она адресовалась командующим войсками всех западных округов.
Нарком и начальник Генерального штаба предупреждали, что «в течение 22—23.6.41 возможно внезапное нападение немцев», и требовали, не поддаваясь ни на какие провокационные действия, привести «войска в полную боевую готовность и встретить внезапный удар немцев и их союзников…»
Заменяла ли директива о приведении войск в боевую готовность приказ о введении в действие ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ-41, или не заменяла, — это, практически, уже не имело значения. Ни для кого ни в Москве, ни в Кремле, ни в Генеральном штабе, не было секретом, что выполнить ее уже не удастся. И даже Жуков, упорно отстаивавший после войны версию о том, что передача ДИРЕКТИВЫ была не начата, а закончена в 00 часов 30 минут, вынужден был признать, что эта директива… могла запоздать.
Жуков: «Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать и даже не дойти до тех, кто завтра утром должен встретиться лицом к лицу с врагом…»
Именно так все и произойдет. Директива о приведении войск в боевую готовность не успеет дойти до тех, кто уже через несколько часов, окажется под смертоносным катком гитлеровской военной машины.
До «внезапного» нападения осталось всего 2 часа 15 минут. 22 июня 1941, воскресенье, 1 ч 00 мин, Минск
«Будьте поспокойнее и не паникуйте»
А последняя предвоенная ночь все еще продолжалась. Эта ночь была все-таки почему-то особенно праздничной! По мановению чьей-то невидимой руки по всей стране, во всех театрах, во всех клубах, на всех открытых подмостках шли праздничные представления, праздничные концерты, выступления самодеятельности.
В оперном театре Каунаса выступал ансамбль пограничников, в севастопольском Доме флота шел большой концерт, а в минском Доме Красной армии спектакль приезжего московского театра — «Свадьба в Малиновке». Переполненный зал Дома Красной армии то и дело оглашался взрывами смеха, громом аплодисментов.
В центральной ложе, в окружении командиров штаба, сидел, сверкая орденами, сам командующий округом, Герой Советского Союза, генерал армии Дмитрий Павлов. Спектакль доставлял ему видимое удовольствие. Павлов громко смеялся и азартно хлопал. Но неожиданно в ложу командующего вошел начальник разведки округа полковник Семен Блохин. Наклонившись к Павлову, он что-то сказал ему шепотом.
Ответ командующего прозвучал достаточно громко: «Этого не может быть!» — воскликнул Павлов и, обратившись к своему заместителю, генерал-лейтенанту Ивану Болдину продолжил: «Чепуха какая-то. Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска, якобы, приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы».
Затем, по свидетельству Болдина, Павлов, приложив палец к губам, показал на сцену и, с «олимпийским спокойствием», продолжал смотреть «Свадьбу в Малиновке». Это так не похоже на генерала Павлова, который еще в феврале 1941 г. был обеспокоен ситуацией на границе и требовал от Сталина создания оборонительных сооружений, всю последнюю неделю почти ежедневно просил наркома обороны дать, наконец, приказ войскам прикрытия занять полевые укрепления.
Нет, наверное, чего-то не понял, или не захотел понять Болдин.
В действительности, беспокойство ни на минуту не покидало Павлова — обстановка на границе не предвещала ничего хорошего. Гитлеровские войска, сосредоточенные на границе, явно были готовы к нападению, проволочные заграждения уже были сняты, и все последние дни был слышен шум многочисленных танковых моторов. Все это видел командующий округом и, в то же время, не мог ничего предпринять без приказа Москвы. Об этом своем мучительном положении с болью скажет Павлов после начала войны прибывшему на Западный фронт эмиссару Сталина Ворошилову.
ИЗ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ АДЪЮТАНТА ВОРОШИЛОВА
В ночь с 27 на 28 июня 1941 г.
Станция Полынские хутора
«…прошу понять мое положение. Знать нашу далеко не достаточную плотность на границе, неполную укомплектованность и несколоченность многих соединений и особенно мехкорпусов, быть убежденным, что враг не сегодня—завтра может нанести удар, ив то же время не иметь возможности должным образом на это реагировать, было мучительно».
Но Павлов, по его собственным словам, был «солдатом», а для солдата — «приказ есть приказ». И в эту последнюю предвоенную ночь, что бы там ни было у него на душе, Павлов сидел на виду у всех в центральной ложе Дома Красной армии и громко смеялся, демонстрируя полное «олимпийское спокойствие», демонстрируя полное пренебрежение к слухам о «внезапном» нападении Германии. В двенадцатом часу ночи спектакль, наконец, закончился, и командующий округом мог, наконец, возвратиться в свой штаб. Прошел еще один тревожный час и Павлову позвонил из Москвы нарком обороны Тимошенко. О том, что произошло дальше, мы узнаем из рассекреченного протокола допроса арестованного Павлова Д. Г., проведенного следователями Третьего управления наркомата обороны — старшим батальонным комиссаром Павловским и младшим лейтенантом госбезопасности Комаровым.