Пыхтя и громыхая, подкатывают к остановке двухэтажные вагончики. Я взбираюсь наверх. Паровичок, собравшись с силами, устремляется вперед, пробегает Старо-Невский и мчит нас к набережной. Нева здесь угрюмая. Ей точно скучно после дворцов и парадных особняков омывать унылые домишки заставы. Я соскакиваю с поезда там, где Нева подбегает к корпусам Торнтоновской фабрики. Напротив поднимаются три этажа нашего дома. Там пункт кабельной сети, которым заведует отец. Я вбегаю в подъезд. В радостной приподнятости (она не покидает меня с первых дней революции) вхожу домой. Кто-то из товарищей монтеров открывает дверь.
— Наши дома? — спрашиваю я и оглядываюсь, висят ли в передней знакомые пальто.
Но мужское черное драповое пальто на вешалке мне незнакомо. И на столике чей-то длинный теплый полосатый шарф.
— Кто у нас? — спрашиваю я монтера.
— Вернулся Сталин… — отвечает он. — Из ссылки… Только приехал.
Сталин! Иосиф! Вернулся! Уже в Петрограде! Да, да: он ведь писал отцу с дороги. Мы ждали его. И все-таки эта, весть поражает меня. Быстро распахиваю дверь. В комнате, у стола, стоит наш гость. Я помню: он не любит долго сидеть и, даже рассказывая что-нибудь, шагает по комнате. Движения его при этом спокойны и уравновешенны. И сейчас вот, увидев меня, он неторопливо делает шаг в мою сторону.
— А!.. Здравствуйте! — говорит Иосиф.
Я не видела его четыре года. Четыре года, которые он провел в ссылке, в тяжком, суровом одиночестве. Да, конечно, он изменился. Я хочу уловить: в чем же то новое, что я замечаю в нем? В одежде? Нет. Он в таком же темном, обычном для него костюме, в синей косоворотке. Странными, пожалуй, кажутся мне его валенки. Он не носил их раньше. Нет, изменилось его лицо. И не только потому, что он осунулся и похудел, — это, должно быть, от усталости. Он так же выбрит, и такие же, как и раньше, недлинные у него усы. Он так же худощав, как прежде. Но лицо его стало старше — да, да, значительно старше! А глаза — те же. Та же насмешливая, не уходящая из них улыбка.
— Как вы нас отыскали? — нахожу я наконец слова. — Вот уж не думала увидеть вас сегодня.
Иосиф вынимает изо рта свою трубку, — трубку, без которой с тех пор я не могу его представить.
— Видите, отыскал. Попал, конечно, туда, на старый адрес, на Выборгскую… Там сказали… И куда вас в этакую даль занесло? Ехал на паровике, ехал, ехал, думал — не доеду.
— Да, мы недавно здесь. Думаем переезжать. А давно ли вы тут у нас? Папа скоро вернется и мама тоже, — бросаю я слова, досадуя, что вот наконец-то из такого далека приехал долгожданный человек — и никто его не встретил, не принял, как надо.
— Да час, пожалуй, с лишним. Ну, как вы здесь все? Что Ольга, Сергей? Где Павел, Федя? Где сестра?
Я тороплюсь объяснить, что Павел на фронте и писем от него давно уже нет. Федя, наверное, где-то задержался. А Надя сейчас придет — она на уроке музыки.
И, спохватившись, я вспоминаю о своих хозяйских обязанностях:
— Вы, наверное, голодны. Хотите поесть? Я сейчас приготовлю.
— Не откажусь… От чаю не откажусь…
Я выбегаю из комнаты — скорей на кухню: успеть бы управиться. В передней сталкиваюсь с отцом.
— Иосиф приехал… — бросаю я на ходу.
Отец торопливо шагает в столовую. Я слышу взволнованные восклицания, вопросы. Папин голос радостно гудит.
Самовар только что разожжен, когда в кухне появляется Надя.
— Кто это у нас? — спрашивает она с любопытством. Она даже не успела снять свою шапочку и пальто.
— Иосиф приехал… Сталин…
— А!.. Иосиф!..
Надя сбрасывает пальтишко и идет в столовую. Когда я вновь появляюсь, чтобы накрыть на стол, в столовой уже оживленно и шумно. Отец, мама, Надя, Федя окружили Иосифа. Смех, взрывы смеха… Сталин в лицах изображает встречи на провинциальных вокзалах, которые присяжные, доморощенные ораторы устраивали возвращающимся из ссылки товарищам. Иосиф копирует очень удачно. Так и видишь захлебывающихся от выспренних слов говорильщиков, бьющих себя в грудь, повторяющих: «Святая революция, долгожданная, родная… пришла наконец-то…» Очень смешно изображает их Иосиф. Я хохочу вместе со всеми.
— Кормите же скорее гостя, — торопит нас отец.