Мёртвые спят на холмистых высотах у развалин заводских цехов, в оврагах и балках, они едят там, где воевали, и как величественный памятник простой кровавой верности стоят эти могилы y траншей, блиндажей, каменных стен с амбразурами, которые не сдались противнику.
Святая земля! Как хочется навек сохранять в памяти этот новый город торжествующей пародной свободы, выросший среди развалин, вобрать его весь в себя, все эти подземные жилища с дымящими на солнце трубами, с переплетением тропинок и новых дорог, с тяжёлыми миномётами, поднявшими дула между землянок, с этими сотнями людей в ватниках, шинелях, шапках-ушанках, людей, занятых бессонным делом войны, несущих мины, как хлебы, подмышкой, чистящих картошку подле нацеленного дула тяжёлой пушки, переругивающихся, поющих вполголоса, рассказывающих о ночном гранатном бое, таких великолепно-будничных в своём героизме. Как сохранить в памяти все эти бесчисленные картины, эту чудесную движущуюся панораму сталинградской обороны, эту живую минуту великого сегодня, которое завтра станет вечной страницей истории.
Но всё меняется — и как не похожа переправа сегодняшнего дня на вчерашнюю, как не похож спайпеоский ночной бой на заводе на стихийные ноябрьские атаки, как сегодняшняй сталинградский день не похож на отошедшие дни октября и ноября. Русский солдат вышел из земли, вышел из камня, он распрямился во весь рост, он ходит спокойно, неторопливо, при ярком солнечном свете, по сверкающей закованной Волге. Переваливаясь, идут бойцы, волочат салазки, ездовые сердито погоняют лошадей, неуверенно ступающих по гладкому льду. На снежном холме левого берега чеканно выделяются грузовики, разгружающие припасы. Почтальон с кожаной сумкой медленно бредёт под солнцем на командный пункт батальона, а по холму несут термосы с супом, несут двое связных, шагающих во весь рост в сорока метрах от немецких окопов. Да, солдаты завоевали солнце, завоевали дневной свет, завоевала великое право ходить по сталинградской земле во весь рост под голубым небом, завоевали день. Только сталинградцы знают цену этой победы, и они сами смеются, глядя на движение войск и машин под солнцем. Ведь долгие месяцы малейшее шевелящееся пятнышко, дневной дымок, человек, мелькнувший в ходе сообщения, вызывали на cебя тяжёлый огонь немецких войск. Ведь долгие месяцы дневное сталинградское небо, захваченное «Ювкерсамн», перестало быть русским небом, а стало немецким адом, ведь долгие месяцы тысячи людей ожидало ночи, чтобы выйти из камня и земли, чтобы оправиться, вдохнуть глоток свежего воздуха, расправить онемевшие руки.
Да, всё меняется, и те немцы, которые в сентябре, ворвавшись на одну из улиц, разместились в городских домах и плясали под громкую музыку губных гармошек, те немцы. что ночью ездили с фарами, а днём подвозили припасы на грузовиках, сейчас затаились в земле, спрятались меж каменных развалин. Долго простоял я с биноклем на четвёртом этаже одного из разможжённых сталинградских домов, глядя на занятые немцами кварталы и заводские цехи. Ни одного дымка, ни одной движущейся фигуры. Для них нет здесь солнца, нет света дня, им выдают сейчас 25-30 патронов на день, им приказано вести огонь лишь по атакующим войскам, их рацион ограничен ста граммами хлеба и конины. Они сидят, как заросшие шерстью дикари в каменных пещерах, и гложут конину, сидят в дымном мраке, среди развалин уничтоженного ими прекрасного города, в мёртвых цехах заводов, которыми гордилась советская страна. По ночам они выползают на поверхность и, чувствуя страх перед медленно сжимающей их русской силой, кричат: «Эй, рус, стреляй в ноги, зачем голову стреляешь». «Эй, рус, мне холодно, давай менять автомат на шапку».
Из шестиствольных миномётов они разрушили водопровод, они выпустили 500 снарядов по Сталгрэсу, они сожгли всё, что могло гореть, они уничтожили школы, аптеки, больницы. И пришли для них страшные дни и ночи, когда законом истории и волей русского солдата им определено встретить возмездие здесь, среда холодных развалит, во тьме, без воды, гложа конину, прячась от солнца и дневного света под жестокими звёздами русской декабрьскон ночи. Да, всё меняется, всё измелилось в Сталинграде. Справедлив и грозен закон истории, непоколебима воля наших сталинградских армий.
19 декабря 1942г.
ВОЕННЫЙ СОВЕТ
Когда входишь в блиндажи и подземные жилища командиров и бойцов, вновь охватывает страстное желание сохранить навек замечательные черты этого неповторимого быта: эти светильники и печные трубы, сделанные из артиллерийских гильз; эти чарки из снарядных головок, которые стоят на столах рядом с бокалом из хрусталя; эту фарфоровую пепельницу с надписью: «Жена, не серди мужа» рядом с противотанковой гранатой; этот огромный матовый электрический шар в рабочем блиндаже командующего; эту улыбку Чуйкова, говорящего: «Ну да, и люстра, мы ведь, в городе живём», и этот том Шекспира в подземном кабинете генерала Гурова, с положенными на страницы очками в металлической оправе; эту пачку фотографий с надписью, «папочке» на исчерченной красным и синим карандашам карте; этот подземный кабинет генерала Крылова с добротным письменным столом, за которым шла великолепная работа начальника штаба. Все эти самовары и патефоны, голубые семейные сахарницы и круглые зеркала в деревянных рамах, висящие на глиняных стенах подземелий, — весь этот быт, мирную утварь, вынесенную из огня горящих зданий, это пианино на командном пункте пулемётного батальона, где играли музыкальные пьесы под рёв германского наступления. И этот высокий благородный стиль отношений, простоту и непосредственность людей, связанных узами крови, памятью о павших, величайшими трудами и муками сталинграйскик боёв. Когда командующий 62-й армией разговаривает со связным и связной разговаривает с командующим, когда телофоннст заходит к начальнику штаба проверить слышимость аппарата, когда командир дивизии Батюк отдаёт приказ красноармейцу, а командир роты докладывает Михайлову, командиру полка, о ночном бое, — во всём, в каждом движения, в каждом слове и взгляде ощущается этот особый стиль высокого достоинства, стиль, совмещающий в себе железную беспощадную дисциплину, где по одному слову тысячи людей поднимались на смерть, и одновременно братство и равенство всех сталинградцев: генералов и бойцов. Пусть эту черту, этот стиль не упустят те, кто будет писать историю сталинградской битвы.
Не раз слышалось о том, как создавалась великая сталинградская оборона, как цементировалась она. Это — слава нашему человеку, слава его мужеству, терпению, его способности к самопожертвованию.
Среди многих условий, определивших успех нашей оборони, следует на одно из почётных мест поставить умелое руководство 62-й армией. О ней нужно рассказать нашему читателю. Командующий Чуйков, член Военного Совета Турин и начальник штаба Крылов были не только военными руководителями операции, они являлись и духовным стержнем сталинградской битвы. Эти особенности, это своеобразие в руководстве Сталинградской обороной нужно выделить и отметить. Не только ясная, спокойная военная мысль, не только беспощадная воля н упорство нужны были для руководства 62-й армией. В это великое дело нужно было вложить всё сердце, всю душу. И суровые приказы в дни октября часто шли не только от разума, но и от сердца. И эти суровые, холодные приказы, продиктованные сердцем, как пламя жгли людей, поднимали их на сверхчеловеческие подвиги самопожертвования и терпения, ибо в те дин человеческих подвигов было мало для решения задач, стоявших перед бойцами 62-й армии.
Военный совет армии делил с бойцами все тяжести обороны: восемь раз переезжал командный пункт армии. В Сталинграде знают, что значит пореезд КП. Это значит попадание бомб и прицельный огонь автоматчиков. Сорок работников штаба погибли от миномётного огня в блиндажах Военного совета. Была одна страшная ночь, когда тысячи тонн горящей нефти выбивались из недожжённых немецкими снарядами хранилищ и с рёвом устремились на блиндажи Военного совета. Пламя поднималось на высоту 800 метров. Волга запылала, вся покрывшись горящей нефтью. Горела земля, огненные потоки стремительно срывались с крутого обрыва. Начальника штаба генерала Крылова, работавшего в своём блиндаже и лишь по страшному жару заметившего, что кругом всё пылает, в последнюю минуту сумели перетащить через огненную реку. Всю ночь Военный сосет простоял на узкой кромке берега среди ревущего чёрного пламени. Командир гвардейской дивизии Родимцев послан к месту пожара бойцов. Они вернулись и доложили, что Военный совет ушёл.