— Папа, маму убило, — сквозь слёзы также тихо ответила девочка.
В зал принесли свет. Утирая слёзы, девочка взглянула на отца и сказала:
— Папа, ты уходил от нас молодым, а теперь, посмотри, ты совсем седой. Помнишь, у тебя сумка была за поясом?
— Да, Людочка, помню. Тогда я был моложе.
Жили у нас в детском доме две девочки, сёстры-близнецы, Лена и Галя. Голубоглазые, хорошие девочки. Они были удивительно похожи друг на друга. Мать их считали погибшей, а отец был на фронте. Галя всегда спрашивала нас, где её мама. Однажды она исчезла. Её искали всюду, но не могли найти. Заявили об этом в милицию, звонили по телефону по всем пристаням, наконец, узнали, что Галя прибежала на пристань в то время, когда у пристани стоял большой пароход «Пионерский лагерь». Её обступили пионеры; спрашивали, о чём она плачет. Галя ответила, что она разыскивает маму. Пароход ушёл, и Галя уехала с пионерами, вверх по Волге.
Леночка плакала по своей сестрёнке и всё ждала, когда Галю снова привезут в Дубовку.
Прошёл месяц. Однажды во двор детского дома вошла женщина с большим чемоданом. Она остановилась и стала внимательно вглядываться в лица пробегавших детей. К ней подошла воспитательница. Женщина поставила чемодан на землю, вытерла пот с лица и спросила:
— Скажите, пожалуйста, у вас находятся две девочки Косьяненко — Галя и Лена?
Лена выбежала из толпы детей и с криком бросилась к матери. Мать и дочь, обнявшись, горько рыдали.
— Где же Галя? — спросила мать.
— Она поехала тебя искать, — ответила девочка.
Мать этих девочек рассказала нам свою историю. Во время бомбёжки она была тяжело ранена. Ее подобрали бойцы, а двух ее девочек завалило, и только недавно, после долгих поисков, она узнала о том, что они живы.
Трёхлетний Шурик Арьков ничего не знал о своих родителях. Когда его спрашивали: «Шура, где твоя мама?» — он отвечал: «Вот она» — и указывал на свою воспитательницу. И вот однажды утром в детский дом пришёл мужчина-инвалид и заявил, что здесь находится его сын, Арьков Шура, но в лицо он его не знает, потому что сын родился, когда он был на фронте. Ему показали сына. Он взял его на руки, стал целовать. Мальчик смотрел на него как на чужого, а потом крепко прижался к нему.
В нашем доме было много детей, матери которых погибли в Сталинграде, а отцы сражались на фронте. Приезд каждого отца-фронтовика был большим событием в нашей жизни.
— Скоро и к нам приедут папы, — говорили дети, когда кто-нибудь из вернувшихся с фронта военных увозил от нас сына или дочку.
Конечно, в дни войны все советские дети особенно тянулись к военным. Но мне кажется, что у маленьких сталинградцев, которые пережили всю оборону в окопах и блиндажах, это тяготение было особенно сильно.
В Дубовке стояла воинская часть. Эта часть помогала нам перевозить дрова, сено, овощи. Бойцы ежедневно подвозили нам воду. Военные приходили к нам, становились в круг с детьми и играли вместе с ними.
Эти дети спасены.
Особенно полюбили наши дети капитана Пучкова. Они называли его дядей Митей. Когда дядя Митя встречал детей на улице, он останавливал свой мотоцикл и каждому позволял посигналить. Однажды дети задумали пригласить дядю Митю на свой праздник. Они пошли в штаб и заявили об этом. Но в штабе не знали, какого дядю Митю они хотят пригласить, а дети не знали фамилию своего любимца. Но всё же дядю Митю, которого требовали дети, разыскали, и он появился на празднике.
Как-то нам сообщили, что в детский дом едут гости — гвардейцы с фронта — и везут детям подарки. Стоявший недалеко Толя Гончаров, услышав эту весть, всплеснул руками и быстро побежал по лестнице.
— Ребята! Ребята! К нам едут гвардейцы с фронта!
— Гвардейцы едут! Гвардейцы! Давайте приведём в порядок комнаты, чтобы гвардейцы нас похвалили, — воскликнула шестилетняя Нина Бесфамильная.
— Ребята, а вы знаете, кто такие гвардейцы? — спросила воспитательница.
— Знаем. Это самые храбрые. Это они побили немцев в Сталинграде.
К нам приехала делегация гвардейского механизированного соединения которым командовал гвардии генерал-лейтенант Обухов.
Дети с крыльца хором приветствовали гостей.
Обычно после ужина дети шли в спальню. На этот раз, в честь приезда гвардейцев, им разрешили побыть в зале с гостями.
Шестилетний мальчик, теребя кудрявые волосы майора Суворова, спрашивал:
— Дядя, правда, что вы гвардеец?
— Дядя, а вам на фронте дают сметану? — спрашивал Толя Гончаров, сидя на коленях у другого гвардейца, и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Нет, вам на фронте нельзя есть сметану, потому что пока вы её будете кушать, немец может вас окружить; ведь сметану кушают маленькой ложечкой, а это очень долго.
Несколько дней прожили гвардейцы в гостях у детей. Они помнили, какими были наши дети, когда их собирали по подвалам и блиндажам. Теперь это были обыкновенные, весёлые советские ребятишки. Наши воспитанники давно окрепли, поправились и успокоились. Вова Милов уже не говорил о том, что не хочет жить, а весело и задорно играл с детьми; Галя Иванова уже спала безмятежным детским сном. Прогулки на Волгу, в сады, в степь, в парк отвлекли детей от мрачных мыслей, а твёрдый режим, усиленное питание и пребывание на воздухе покрыли их щёчки здоровым румянцем.
Открытие школы
П. Е. Бурова
Мы с мужем давно учительствуем в Сталинграде, на «Красном Октябре». А в эвакуацию жили в селе Караваинка, километров полтораста от Сталинграда вверх по Волге. Пешком сюда пришли, вещи на тачке везли по песчаному берегу вчетвером, — я, муж, дочь и сын. В Караваинке устроились неплохо — своим любимым делом занимались: муж был директором школы, я географию преподавала. Но когда услышали по радио, что бои в Сталинграде окончились, немцы капитулировали, потянуло в родной город. Я думала: хоть развалины там одни остались, а все-таки Сталинград!
Муж мой не мог бросить свою должность, а мне то, что он директор, на руку было. Я прямо сказала ему:
— Хоть ты мое начальство, но спрашивать тебя не буду, уйду и всё.
Сына я оставила с мужем, а Ирина, дочь моя, тоже решила вернуться в Сталинград. Она в начале войны окончила десятилетку, а потом до эвакуации работала фрезеровщицей на Тракторном.
Отправились мы с ней вдвоем, положив в сумочки по паре белья, немного пшена и сухарей. Шли Волгой, по льду. Оттепель была, неледь, дождь шел со снегом, а за Пролейкой, где мы ночевали, метель разыгралась. Дорога стала теряться: ничего не видно, и вдруг вода заблестит, выступает из подо льда.
У меня сердце больное. Чувствую, что не в силах дальше идти: пройдешь пять шагов, а ветер на десять назад отнесёт. Стоим, не знаю, что делать; хочу уже возвращаться, но дочь умоляет:
— Мамочка, ну ещё немножко — может, попутная машина нагонит.
— Какая, — говорю, — машина в такую метель поедет Волгой!
Идём дальше. Стараемся только дороги держаться. Страшно стало, думала, что заметёт нас. Дочь тоже уже начала выбиваться из сил. Вдруг, слышим, позади нас что-то тарахтит. Это была машина, нагруженная железными бочками.
Просим подвезти.
— А вам куда? — спрашивает шофёр.
— В Сталинград, — говорим.
Шофёр смеется:
— Садитесь скорее, а то вас ветер в другую сторону несёт.
Машина довезла нас быстро.
И вот поднимаемся с Волги по разбитой лестнице к «Красному Октябрю». Вокруг трупы немцев и дощечки с надписью «мины». Ни одной целой стены. Приходим к своему дому — сгорел. Мёртвая тишина, пустота. А ведь пять месяцев назад по этой улице шли трамваи, мчались автобусы, автомобили; рядом громыхали пригородные поезда! Впереди, за железной дорогой, стояло одно из самых красивых в районе зданий — 90-я школа, в которой работал муж, учился сын. Позади, ближе к Волге, была 35-я школа. Здесь я работала, училась дочь. Ничего нет — всё уничтожил враг.
Стоим в тяжёлом раздумье возле пепелища своего дома: куда идти, где будем ночевать? Мимо изредка проходят люди. Думаю, куда они идут, где живут?