Двадцать второго и двадцать третьего июля произошло сразу несколько событий. К нам присоединилась часть нашей родной 40-й бригады, воевавшей на другом участке: пехотная рота, несколько пушек, обоз и помпотех бригады капитан Резник, деловой и грамотный командир.
Он сразу осмотрел наши танки, лично взял в свои руки ремонт. Мы сразу почувствовали себя увереннее. С прицелами Резник помочь не мог, зато отрегулировал двигатели, мы подтянули все крепления, гусеницы. Очень вовремя пришла подмога, потому что 23 июля нам пришлось отбивать сильную атаку. О ней я расскажу позже, а ночью 22 июля я едва не погиб. Эпизод этот до конца дней остался в памяти.
Метрах в восьмидесяти от наших танков стояла небольшая часть НКВД, или заградительный отряд. Удалов приказал мне отнести их начальству «секретную» записку и ни в коем случае не читать ее. Конверт был самодельный, кое-как заклеенный. Я бы мог без труда его вскрыть, но добросовестно отнес чекистам. Комиссар с двумя шпалами и старший лейтенант прочитали записку и удивленно посмотрели на меня. Потом комиссар сказал:
— Завтра атака, ты чем драться собрался? У тебя даже пистолета нет.
— Обойдусь без пистолета. У меня вон там три танка стоят с боезапасом. Три пушки и пулеметы.
— Ты командир взвода?
— Так точно, товарищ комиссар.
— В боях участвовал?
— Да. Рота подбила четыре танка, и, кроме того, мой взвод раздавил три бронетранспортера.
— Добро. Ну, иди, отдыхай перед боем.
Я вернулся, а Удалов спрашивает:
— Ты записку отдал?
— Конечно, отдал.
Он не поверил и крикнул (расстояние всего ничего):
— Вам Журавлев донесение передал?
— Передал, — отозвался комиссар, — но мы не убийцы и в своих не стреляем.
Меня как жаром обдало. Сволочь! Я догадался, что Удалов написал донос. В такой напряженной обстановке меня вполне могли расстрелять без всякого суда как врага народа. Да и неизвестно, что он там наплел в своей писульке.
Я уже прошел бои, повидал смерть и не был тем зеленым курсантом, который все стерпит. Имелся бы пистолет — наверняка пристрелил бы Удалова. От возмущения и злости собой не владел. Но Удалов как чувствовал, что я ищу оружие. Куда-то сразу исчез. Командир он был нам формальный, в танках не разбирался.
Ребята меня успокоили, налили спирта, а я повторял как заведенный: «Какая сволочь! Ведь вместе воюем». Оказался бы поблизости кто-то из командования бригады, я бы доложил немедленно. Но, кроме помпотеха Резника и командира роты, никого не было. Понемногу успокоился, а утром начался бой.
Нас атаковали примерно 20 немецких танков, бронетранспортеры, пехота. Велся непрерывный минометный огонь. Но фрицы, видимо, не рассчитывали, что за последние сутки пришло пополнение. Атаку мы отбили. Уничтожили 2–3 танка и какое-то количество пехоты. Немцы не захотели нести дальнейшие потери и, видя нашу решительность, отошли.
Как впоследствии выяснилось, они сделали крюк и прорвались дальше, в другом месте. Ну, а нас два дня подряд бомбили и обстреливали «Юнкерсы-87» и «Мессершмитты». Налетали группами по 5 — 10 самолетов, над степью поднимался дым от взрывов фугасных и осколочных бомб. Горела трава, мы задыхались, кашляли от дыма.
Тогда мы еще толком не знали, как уворачиваться от пикирующих «Юнкерсов». Догадывались, что лучше уходить на скорости, зигзагами, но горючего оставалось в обрез. Обычно останавливались и прятались под переднюю часть танка. Надеялись, что башню и корпус не пробьет. Стокилограммовая бомба насквозь бы пробила танк и ничего бы от нас не оставила. Но не такие уж асы были немецкие летчики. Прямых попаданий при мне не случалось, хотя «Юнкерсы» пикировали чуть ли не до земли.
Осколки ловили, но броня у «тридцатьчетверок» была крепкая. Редко пробивало насквозь. Гусеницы, тяги повреждало. Когда самолеты улетали, мы исправляли повреждения и продолжали выполнять задания.
Пехоте, конечно, доставалось. Особенно когда немцы успевали внезапно перехватить на марше колонну или отступающих в беспорядке красноармейцев. В таких ситуациях паника — самый страшный враг. От самолета не убежишь, а крохотная рощица, которая кажется совсем рядом, — недосягаема. Все равно гад-фашист догонит, особенно «мессер» с его скоростью под шестьсот километров, с осколочными бомбами на подвеске, с двумя пушками и двумя пулеметами.
Однажды мы пересекали поле, усеянное серыми бугорками. Это были тела наших бойцов. Лежала их, может, рота, а может, и больше. Куда убегали? К кучке акаций, которые их бы не спасли. Мы замедлили ход, чтобы ненароком не раздавить тела. У кого три-четыре пулевых пробоины, у кого рваное отверстие от авиационной 20-миллиметровки, другие погибли от осколков бомб. Лежат ребята, и почти все в спину убитые. Спасся ли кто из роты — неизвестно. Их сутки назад расстреляли, тела уже начали распухать от жары.