Комдив и начштаба были кадровыми военными, у которых длительная служба выработала умение сдерживать свои чувства при любых обстоятельствах. Но я представлял, чего стоила им эта сдержанность, когда приходилось собирать по крупицам то, что осталось от дивизии, имевшей сутки назад почти полный штатный состав.
Александр Игнатьевич Казарцев долго служил на Дальнем Востоке (там мы с ним не встречались, по в масштабах тех просторных краев были, можно сказать, соседями). Там же формировал он и эту дивизию. Полковник Казарцев уберег ее, когда фашистская авиация пыталась перехватывать следовавшие к Сталинграду железнодорожные эшелоны: выгрузил полки в Поворине и повел дальше в пешем строю, решив, что так будет надежнее. А теперь вот... Чувствовалось, он не перестает мысленно задавать себе мучительный вопрос: может быть, все-таки чего-то не учел, не предусмотрел?..
Нет, казнить себя комдиву было не за что. Выполняя приказ, он ничего от него зависящего не упустил. Только вряд ли это могло его утешить.
А в тот день нам с Казарцевым пришлось пережить еще немало горьких минут.
Наблюдатели доложили о показавшейся в степи колонне автомашин. Мы поднялись на бугор и увидели их сами. Различимые невооруженным глазом, машины шли в стороне от нас к Волге - Паулюс посылал туда подкрепления...
Казарцев смотрел, стиснув зубы. Сжимались кулаки у стоявшего рядом военкома дивизии полкового комиссара Тимофея Николаевича Антонова. У дивизии не осталось ни артиллерии, ни крупнокалиберных минометов, чтобы ударить по проходившему мимо врагу. И я, заместитель командарма, был не в состоянии немедленно помочь им, не располагал резервами, которые можно было бы быстро перебросить на этот участок, не обнажив другие.
Сколько ни испытал тяжелого за войну, мало с чем сравнишь то, чем наказала меня судьба в тот день, - своими глазами видеть, как фашисты катят по донской степи на машинах к моей родной Волге, и не иметь возможности сейчас же этому помешать.
За первой колонной грузовиков двигались следующие. Машины с солдатами сопровождались танками, прикрывались группами "мессершмиттов". Хотелось верить, что эти колонны все же кто-то задержит - до Волги и Сталинграда оставалось еще около сорока километров, а о движении немецких войск по коридору командованию фронта было известно. В этом убеждали действия нашей авиации.
Сперва мы услышали разрывы бомб и эрэсов справа, где скрылась первая колонна фашистских машин. Затем увидели, как девятка "илов" пронеслась на малой высоте над другой колонной. Бойцы и командиры, стоявшие у дивизионного КП, кричали от восторга "ура". Там, где пролетели штурмовики, все скрылось в клубах дыма и вспышках огня. Но "илам" тоже досталось, когда на них навалилось вдвое больше "мессеров"...
"Илы" прилетали еще не раз. Однако их было недостаточно, чтобы остановить переброску неприятельских подкреплений. Слишком уж мало штурмовиков имел тогда Сталинградский фронт, и требовались они, конечно, не только тут.
Я уехал от Казарцева, определив, какой рубеж он должен занять и удерживать наличными силами, установив локтевую связь с дивизией Глазкова. Между прочим, выяснилось, что Глазков и Казарцев давным-давно знакомы когда-то командовали взводами в одном полку.
Не зная точно обстановки непосредственно у Сталинграда, мы исходили, однако, из того, что пробитый противником коридор удастся в конце концов перекрыть. Ответственность за это остро сознавали не только командиры соединений, но и бойцы, которые, оказавшись отрезанными от своих частей, действовали изолированными группами и оценивали положение самостоятельно.
Не о том ли свидетельствует подвиг тридцати трех воинов 1379-го стрелкового полка 87-й дивизии?
Этот подвиг совершили шесть связистов во главе с младшим лейтенантом Г. А. Стрелковым и младшим политруком А. Г. Евтифеевым, пятнадцать полковых разведчиков под командованием замполитрука Л. И. Ковалева и двенадцать автоматчиков старшины Д. И. Пуказова. Не имея в тот момент возможности пробиться к своему полку, они заняли оборону на выгодно расположенной высотке и сделали все, чтобы фашистские танки здесь не прошли. Закрепившаяся на высотке группа бойцов имела одно-единственное противотанковое ружье.
В течение дня на этом участке пыталось прорваться до семидесяти немецких танков. Однако ни один из них не прошел. Двадцать семь танков были подбиты и сожжены гранатами, бутылками с зажигательной смесью, расчетливыми выстрелами из единственного ПТР. Кроме танков те же бойцы уничтожили около полутораста гитлеровцев.
Отрадным был и другой итог этого упорного и длительного, многократно возобновлявшегося боя: нанеся врагу весомый урон, группа наших бойцов никаких потерь не понесла. Два или три дня спустя все тридцать три защитника высоты 77,6 предстали перед своим командиром дивизии осунувшиеся, обожженные (пытаясь выбить их с позиции, гитлеровцы использовали и огнемет), но живые! Редко бывает так при подобных обстоятельствах.
Все они вскоре получили боевые награды. О подвиге тридцати трех узнала вся 62-я армия. Особую известность приобрел красноармеец Семен Калита, подорвавший три вражеских танка.
Не могу не отметить еще вот что: бой, который вели эти воины, был для них, в сущности, первой встречей с врагом лицом к лицу. Об этом я упоминаю не только для того, чтобы отдать должное полковнику Казарцеву, другим командирам и политработникам 87-й стрелковой дивизии, сумевшим подготовить своих людей к испытаниям войны.
Подвиг тридцати трех говорил о большем. Он отразил, мне кажется, самое характерное в тогдашнем состоянии духа многих тысяч бойцов нашей армии, нашего фронта: обострившееся понимание того, что за спиной у них такой рубеж, отдать который врагу просто немыслимо, и растущее сознание собственной силы.
* * *
Еще в течение нескольких дней мы надеялись, что положение на правом фланге армии, существовавшее до 23 августа, когда образовался неприятельский коридор, будет скоро восстановлено. Не сразу стала известна и численность прорвавшихся к Волге неприятельских сил.
Между тем вслед за 16-й танковой дивизией противника - авангардом корпуса фон Виттерсгейма (самого его Паулюс сместил) на восток продвинулась 60-я моторизованная дивизия. Отрезать эти вражеские войска от остальной армии Паулюса не удавалось.
Из этого не следует, что упорные контратаки группы генерала К. А. Коваленко и усилия армий, действовавших севернее - и на левом берегу Дона, и на задонских плацдармах, были напрасными. Пусть их удары по врагу не всегда могли быть хорошо подготовлены и не всегда давали желаемые результаты, но неприятельских сил они сковывали немало. Без этой поддержки 62-й армии пришлось бы еще тяжелее.
В коридоре, появившемся 23 августа, гитлеровцы сумели-таки закрепиться. И пришлось наконец признать как непреложный факт, что от остальных армий Сталинградского фронта мы оказались отрезанными.
Это повлекло за собой передачу - с 29 августа - нашей армии в состав Юго-Восточного фронта. Командующий у нас остался прежний: оба фронта продолжал возглавлять генерал-полковник А. И. Еременко. А по штабной линии начальник стал новый - генерал-майор Г. Ф. Захаров. Было известно, что штабист он опытный и занимал еще до войны высокие посты. Мы были наслышаны также о его исключительно твердом характере, жесткой требовательности. Однако резкость и вспыльчивость Г. Ф. Захарова подчас удивляли даже в той напряженной обстановке. Впрочем, общение с ним сводилось лично для меня к не столь уж частым разговорам по телефону. Многие вопросы решались с заместителем начальника штаба Н. Я. Прихидько, человеком совсем иного склада.
Командный пункт армии был перенесен из Карповки в Дубовую балку - ближе к Сталинграду.
Кажется, совсем не было у меня времени привыкнуть к степному селу, где застал управление армии и провел считанные дни, да и то урывками, наездами. Но сниматься из Карповки, хоть и не сомневался в необходимости этого, оказалось нелегко. Оперативная группа штаба уже находилась на новом КП, все свертывалось, а я мерил и мерил шагами тополевую аллейку на школьном участке, где столько передумал в первую свою ночь под Сталинградом. Было такое ощущение, будто должен еще что-то осмыслить, понять, прежде чем сяду в машину, которая увезет еще ближе к Волге - к самому последнему рубежу...