С командиром 112-го гвардейского подполковником В. А. Лещининым у меня была возможность - такой выдался час - поговорить без особой спешки. Из этого разговора я составил и первоначальное представление о всей дивизии.
39-я гвардейская приходилась родной сестрой 33-й и 35-й дивизиям: ее также сформировали из воздушнодесантников. Переброшенная на сталинградское направление из-под Москвы еще в августе, она сражалась в составе 1-й гвардейской армии на Дону, а затем между Доном и Волгой и была выведена из боев севернее Сталинграда всего два дня назад. Дивизия дралась там неплохо, за последние недели уничтожила десятки фашистских танков. Но и сама потеряла немало людей - в ротах было по 40-50 штыков. Как затем выяснилось, в трех ее стрелковых полках и артиллерийском насчитывалось вместе с пульбатом и саперами 3800 человек.
В ходе боев дивизия получала обычное маршевое пополнение, и десантники составляли теперь в батальонах и ротах, как выразился Лещинин, "бoльшую или меньшую, но только прослойку". Однако, по его же словам, эта прослойка продолжала определять боевые возможности подразделений.
Подполковник был патриотом воздушно-десантных войск и гордился тем, что их питомцы держали марку и в пехоте. Про свой полк он сказал:
- Можно посылать куда угодно. Люди подготовлены воевать не только полком, но и мелкими группами.
- Рад это слышать, - ответил я. - Именно это тут и потребуется.
Следующей ночью прибыл командир дивизии генерал-майор Степан Савельевич Гурьев. Коренастый, широколицый, он производил впечатление человека очень спокойного, твердого, но не сурового, скорее даже добродушного. В юности был шахтером, в Красной Армии - непрерывно с девятнадцатого года. Целых пять лет прослужил комбатом. На Халхин-Голе командовал полком (и получил там первый боевой орден), с начала Великой Отечественной - воздушно-десантной бригадой, а затем корпусом, действовавшим уже в пехотном строю. Участвовал в битве под Москвой.
Узнав задачу дивизии, Гурьев без всякой рисовки сказал:
- Обстановка ясна - надо либо удержаться, либо погибнуть. Наши люди это понимают.
К окончанию переправы 39-й дивизии положение на краснооктябрьском участке еще более осложнилось. Гитлеровцы вклинились в расположение одного из полков Смехотворова, ослабленного большими потерями. Словом, подкрепление прибыло как нельзя более вовремя.
Командование фронта, конечно, знало, насколько срочно нужны в Сталинграде свежие силы. И еще до того, как переправились последние батальоны 39-й гвардейской, нам передали: "С 20 часов 30 сентября в состав 62-й армии зачисляется 308-я стрелковая дивизия полковника Гуртьева". Начало ее переправы назначалось на ту же ночь.
На радостях в штабе шутили:
- Это, видно, специально, чтобы немцев запутать: за Гурьевым - Гуртьев! Пока разберутся, будут считать две дивизии за одну.
Если разведчики Паулюса не ели хлеб даром, они, надо полагать, уже давно разобрались в этих схожих командирских фамилиях. Как и 39-я гвардейская, 308-я стрелковая дивизия находилась под Сталинградом с середины августа. Еще три-четыре дня назад она действовала под Котлубанью, в каких-нибудь тридцати километрах от Орловки. Где-то за Орловкой наши части встретились бы с нею, если бы удалось соединиться с северными соседями. Но путь дивизии к Сталинграду оказался кружным, с двумя переправами через Волгу.
Заранее было известно, что дивизия Гуртьева тоже имеет значительный некомплект, насчитывая всего четыре с небольшим тысячи штыков. Известно, однако, было и другое: она принадлежит к тем дивизиям, которые на фронте уважительно называли сибирскими. В 62-й армии знали сибиряков по бригадам Батракова и Болвинова, по дивизии Батюка - это были стойкие и упорные бойцы. И потому опередившие прибытие нового соединения сведения о том, что и оно укомплектовано сибиряками, служили дивизии отличной рекомендацией.
И действительно, наша армия получила тогда одну из лучших своих дивизий, которой командовал превосходный командир. Должен сказать, что уже от первой встречи с полковником Леонтием Николаевичем Гуртьевым (через два месяца он стал генерал-майором) у меня - и, мне кажется, также у командарма - осталось чувство большого уважения к нему.
Гуртьев был старше всех остальных наших комдивов - ему перевалило за пятьдесят - и дольше кого-либо из них находился на военной службе - с девятьсот пятнадцатого года, когда студент петроградского Политехнического института стал прапорщиком-фронтовиком. Потом Гуртьев прошел в Красной Армии все строевые должности до своей теперешней, причем там, куда сейчас привел дивизию, воевал, оказывается, еще командиром взвода, участвуя в Царицынской обороне. Правда, его боевой опыт в нынешней войне ограничивался теми пятью-шестью неделями, которые 308-я дивизия провела под Сталинградом: до того как Гуртьеву поручили ее формировать, он возглавлял Омское пехотное училище. Однако и такой стаж, приобретенный на сталинградском направлении, значил немало, тем более для такого опытного командира.
Сказав об уважении, которое внушал к себе этот немолодой худощавый полковник, я имел в виду не только его годы и послужной список. Не требовалось долго разговаривать с ним, чтобы ощутить его недюжинный ум, эрудицию, общую культуру. Несомненные волевые качества, большая сдержанность, а как потом все мы убедились, и подлинное бесстрашие сочетались у Гуртьева с какой-то особой тактичностью, прирожденной мягкостью.
Бывший командир артиллерийского полка 308-й дивизии (кстати, отлично подготовленного артполка!) Г. А. Фугенфиров, воспоминания которого лежат сейчас передо мною, отзывается о своем комдиве так: "Это исключительно хладнокровный и спокойный человек, никогда ни на кого не повысит голоса. Но ему достаточно изменить интонацию, чтобы ты понял - надо делать свое дело лучше". Я привел эти строки потому, что за ними так и встает живой Гуртьев.
Части дивизии, начавшие переправляться в ночь на 1 октября, продолжали прибывать из-за Волги следующей ночью (артиллерийский полк Фугенфирова был оставлен на огневых позициях на левом берегу). Они выдвигались в поселок завода "Баррикады", расположенный к северу от поселка "Красного Октября", на исходные рубежи для контратаки, которой мы рассчитывали помочь орловской группе Андрюсенко и вместе с тем хоть немного оттеснить противника от заводов.
* * *
Заводы... Мы продолжали так называть и "Красный Октябрь", и "Баррикады", и Тракторный, и стоявший по соседству с ними "Силикат", хотя ни одно из этих предприятий больше не действовало. На заводских территориях и вокруг все было настолько искорежено бомбежками, что тут стало почти невозможно ориентироваться по плану города.
Но если опустели разбомбленные и выгоревшие жилые кварталы, то разрушенные заводы все-таки не обезлюдели.
И после эвакуации за Волгу городских и районных партийных и советских органов в Сталинграде оставались оперативные группы райкомов партии Краснооктябрьского, Баррикадного, Тракторозаводского. Оставались небольшие подразделения МПВО, заводской охраны, ополченцы старших возрастов. Они боролись с пожарами, оберегали невывезенное оборудование, приходили на помощь нашим минометчикам, артиллеристам, танкистам, разыскивая и подгоняя сохранившиеся на складах или в мастерских запасные части, детали боевой техники, найти которые не сумел бы, кроме них, никто.
На "Баррикадах" эти рабочие поддерживали в порядке железнодорожные пути, по которым маневрировала железнодорожная артбатарея - три тяжелых орудия на специальных платформах с расчетами из моряков. Если не ошибаюсь, в свое время батарея предназначалась для какого-то другого участка фронта, но не успела туда уйти. В Сталинграде это были самые дальнобойные орудия, способные поражать цели, недосягаемые для других. В каждом отдельном случае батарея вводилась в действие только по приказанию начарта армии. Произведя короткий огневой налет, она меняла позицию, оставаясь в пределах обширной заводской территории. Батарея не выходила из строя, пока не израсходовала весь свой боезапас - тысячу с чем-то снарядов.