Если артиллерии и минометов у нас становилось все больше (на 25 сентября армия имела 809 стволов, а к 1 октября 881), то потери в танках пока не восполнялись. Матвей Григорьевич Вайнруб давно уже вел счет возглавляемым им бронетанковым войскам не на бригады, а на отдельные машины, помня и номер каждого "ходового" танка, и где находится, и сколько раз побывал в ремонте, производить который на правом берегу становилось все труднее. В конце сентября случались дни, когда в армии не было вовсе ни одного танка на ходу и оставались только неподвижные, используемые как доты.
Мы с нетерпением ожидали обещанную командованием фронта новую танковую бригаду. Очень ждали также усиления поддерживавшей и прикрывавшей наши поиска авиации. Ее стало больше, однако господствовать в воздухе продолжал враг.
Приведенные сведения о состоянии 62-й армии позволят читателю представить, какой вступила она в тяжелые октябрьские бои.
Мне остается добавить, что к этому времени наш Юго-Восточный фронт был переименован в Сталинградский. А прежний Сталинградский, расположенный севернее нашего, стал называться Донским. При этом два соседних фронта больше уже не возглавлялись, как в предшествующие полтора месяца, одним командующим. В командование Донским фронтом вступил генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский, а нашим командующим остался генерал-полковник А. И. Еременко.
Что эти организационные мероприятия связаны с разрабатываемым в Ставке планом будущего общего контрнаступления под Сталинградом, мы тогда, естественно, не знали. В первом полученном после переименования фронта приказе подтверждалась ближайшая задача 62-й армии - удержать Сталинград. И то, что фронт, куда входила армия, стал Сталинградским фронтом, как бы подчеркивало нашу ответственность за это.
Еще раз - кто кого?
Там, куда в ночь на 18 сентября был перенесен из царицынской штольни армейский КП, саперы давно уже соорудили минимально необходимое количество блиндажей, соединили их ходами сообщения. Все это было неплохо замаскировано.
Мы находились здесь уже дольше, чем пробыли на Мамаевом кургане, гораздо дольше, чем у Царицы. К новому командному пункту успели привыкнуть, обжили его.
Высокий выступ волжского берега частично защищал расположение КП от вражеских снарядов. Но, конечно, не от авиабомб. И поскольку глубоких, непробиваемых убежищ тут не имелось, были и убитые и раненные непосредственно на командном пункте. Инструктора политотдела Круглова сразило осколком, когда он входил в блиндаж ко второму члену Военного совета армии полковнику В. М. Лебедеву. Опасными местами считались оборудованные на старой барже банька и туалет. Случалось, вылавливали мелкие осколки из принесенных с кухни мисок с супом...
И все-таки гитлеровцы били по этому участку берега не больше, чем по соседним. Хотя КП и штаб армии работали в двух километрах от переднего края, мы довольно долго были почти уверены, что точное их место противником не раскрыто.
Но все - до поры до времени... На район командного пункта обрушился вдруг удар, поставивший нас на грань потери управления войсками.
Выше на берегу стояло несколько закамуфлированных нефтебаков. Вблизи заводов их вообще было немало. При первых, августовских, бомбежках Сталинграда, когда - горел весь город, вокруг поврежденных хранилищ топлива возникали особенно сильные пожары, не прекращавшиеся по многу дней. Из уцелевших тогда крупных резервуаров мазут, как правило, спускали или куда-то перекачивали. Не помню, на чьи сведения мы положились, но у меня, например, не было сомнения в том, что торчавшие невдалеке баки - пустые.
На нашу беду, дело обстояло не так: в каких-то из этих баков оставался изрядный запас нефти. И вот в одно злополучное утро фашистские самолеты сильно пробомбили наш участок берега - теперь уже, по-видимому, не наугад, не случайно, а вслед за тем по нефтебакам ударила артиллерия. Хорошо еще, что баки не взорвались! Но они были пробиты осколками, вырвавшаяся наружу нефть воспламенилась и потекла вниз по береговому склону.
Как это началось, я не видел: сидел у себя в блиндаже, прикидывая что-то на карте. Разрывы бомб и снарядов от работы не отвлекали: к ним все привыкли. Однако сейчас донесся совсем необычный звук - какой-то зловещий громкий шорох, и от входа пахнуло жаром. Еще не сообразив, что происходит, я выскочил из блиндажа и остановился, ослепленный бушевавшим вокруг пламенем, едким дымом.
Потоки огня, устремившиеся к Волге, растекались по берегу, заполняла ходы сообщения, брали в кольцо блиндажи. В дыму мелькали фигуры людей. Кто-то ухватил меня за рукав, пытаясь увлечь за собой. Я вырвал руну, отмахнулся. Нужно было понять, что делать.
Василий Иванович Чуйков утверждает, что он, тоже выбежав из своего блиндажа, услышал, как я громко подаю команды. Смысл их, по его словам, сводился к следующему: никому никуда не уходить, вернуться в уцелевшие блиндажи, устанавливать связь с войсками по радио...
Этих своих распоряжений я, честно говоря, не помню. Помню только, что мною владела одна мысль: мы никуда не уйдем, уходить сейчас нельзя, тем более что нет подготовленного запасного КП. Помню, как рядом со мною оказался Чуйков и как это меня обрадовало, ободрило. Мы обменялись несколькими словами, и сразу отпали последние сомнения, потому что думали мы одинаково.
Положение было еще совершенно неясным, степень риска, на который идем, не поддавалась учету так быстро. Но что-то подсказывало - нужно оставаться на месте. Если это сработала интуиция, то она нас не подвела.
Огненная стихия унесла на командном пункте не одну жизнь. Однако не потому, что было приказано оставаться тут. Несколько человек из батареи управления штаба артиллерии и несколько бойцов роты охраны погибли в блиндажах, залитых и выгоревших в первые же минуты. А большинство блиндажей все-таки уцелело. Отчасти этому помогло то, что много траншей, ходов сообщения в расположении КП было отрыто (должно быть, из-за спешки, в которой командный пункт оборудовался) не зигзагом, а прямолинейно и нефть, не задерживаясь, стекала по ним к Волге.
Там, на воде, огонь быстро охватил еще большее пространство, чем на берегу. Горело скопление стоявших на приколе барж, полыхала поверхность самой реки - растекавшуюся по ней нефть относило все дальше течением. Над Волгой и берегом клубился черный дым. Как все это выглядело со стороны, можно было представить по пожарам вокруг первых разбомбленных нефтехранилищ - тем пожарам, что были видны из Карповки.
Если гитлеровцы действительно узнали, где находился командный пункт армии, они должны были считать его уничтоженным.
О нашей судьбе и местонахождении вновь и вновь запрашивали из штаба фронта. А получив подтверждение, что мы на старом месте, начинали требовать сведений о положении войск. Однако об этом мы сперва мало что могли доложить: телефонные провода сгорели, связаться со всеми дивизиями по радио удалось не сразу. Какое-то время не было связи даже с совсем близкой 13-й гвардейской, и генерал Родимцев, увидев над расположением армейского КП столб черного дыма, выслал по берегу спасательную партию...
Не знаю, сколько нефти вытекло из баков. Пожар, постепенно стихая, длился больше трех суток. Все это время главной нашей заботой было не потерять управления войсками, не упустить, не прозевать что-нибудь существенное.
Пришлось превратить в офицеров связи абсолютное большинство работников штаба. Они, конечно, не просто собирали донесения. Штабисты проверяли выполнение отданных приказаний, в том числе об укреплении всеми возможными средствами занимаемых позиций, помогали организовывать эти работы. Тем же занимались политотдельцы.
То в одну, то в другую дивизию уходил командующий. Василий Иванович Чуйков всегда считал, что вовремя переговорить с командиром, даже самым опытным, и дать ему почувствовать общую обстановку столь же важно, как послать в нужный момент подкрепление. А если резервов нет или вообще положение трудное - переговорить еще необходимее.