Начав прямо с контратак, дивизия Жолудева за прошедшие часы уже кое-чего добилась. Ее правофланговый полк - 109-й гвардейский подполковника Ф. С. Омельченко - вышел к устью Орловки (она сливается с Мокрой Мечеткой примерно в трех километрах от Волги). На других участках успехи были скромнее, но во всяком случае гвардейцы нигде не давали продвигаться противнику. Молодой генерал Жолудев управлял боем увлеченно, напористо. В том, как он откликался на любые изменения обстановки, как маневрировал своими небольшими резервами, чувствовалась быстрота реакции истинного десантника.
В душе я невольно восхищался двужильной выносливостью "голубой" пехоты. Не истекло еще и пяти суток с тех пор, как эта дивизия сражалась в составе 4-й танковой армии у Дона. Затем последовали форсированный марш к Волге, две переправы, одна другой тяжелее, - на левый берег и тотчас же снова на правый, в Сталинград. А тут - с ходу, не переведя дыхания, пришлось вступить в тяжелый бой в необычных городских условиях и повести его так, что на неблагополучном, прорывном участке положение быстро начало выправляться.
Создавалось впечатление, что появление нашей новой дивизии на подступах к Тракторному оказалось для немецкого командования неожиданностью, основательно спутавшей его карты. Что так оно и было, потом уже не оставалось сомнений: 6 октября противник прекратил атаки в этом районе на целые сутки, очевидно не считая возможным продолжать их, не подтянув резервы.
Вслед за 37-й гвардейской дивизией стала переправляться 84-я танковая бригада полковника Даниила Никитича Белого. К тому времени у нас почти не оставалось даже тех латаных-перелатаных танков, которыми армия обходилась последние недели. Поэтому нет нужды говорить, что значило получить полсотни исправных боевых машин. Половину их составляли тридцатьчетверки. Было в бригаде даже пять КВ.
Насколько дорожил этой частью фронт, явствовало из переданных нам строгих указаний: использовать танки пока только для ведения огня с места (вряд ли это было лучшим их применением, но в тогдашних условиях позволяло дольше сохранить машины в строю), заранее подготовить для каждого танка огневую позицию, назначить на каждый отдельного проводника. КВ и Т-34 разрешалось грузить на паромы лишь по одному.
Больше всех радовался танковому подкреплению, разумеется, Матвей Григорьевич Вайнруб. Вместе с командиром бригады он сам выбирал позицию для каждого танка.
Из-за трудностей с плавсредствами переправа бригады затянулась. В первую ночь мы получили только пятнадцать легких танков. Но и они, расчетливо расставленные в заводских поселках, в боевых порядках дивизий Гуртьева и Жолудева, явились ощутимой поддержкой пехоте. В том числе и моральной: если рядом стоял танк, бойцы чувствовали себя увереннее.
Эти танки прибывали в присутствии генерала Голикова. Бывая у нас в армии, Филипп Иванович всегда подробно интересовался тем, как проявляет себя такая-то часть, такой-то командир. Все дивизии и бригады, поступившие на усиление армии в сентябре и начале октября, прошли на том берегу через его руки. Непосредственно ведая отправкой к нам подкреплений, он встречал их за десятки километров от переправы, первым знакомил командиров со сталинградской обстановкой, с тем, что их тут ждет. Должно быть, еще там у него складывались определенные представления о соединениях, о людях, которые Голиков стремился потом проверить.
То октябрьское посещение Ф. И. Голиковым 62-й армии оказалось последним. Скоро стало известно, что он возвращается на Воронежский фронт, которым уже командовал раньше.
После Голикова заместителем командующего фронтом стал Г. Ф. Захаров, но он занимался главным образом армиями левого крыла, которым отводилась более активная роль в готовившемся контрнаступлении. Начальником штаба Сталинградского фронта был назначен генерал-майор И. С. Варенников, прибывший с юга, где он возглавлял штаб 37-й армии.
Должен сказать, что за те три без малого месяца, в течение которых (до передачи 62-й армии Донскому фронту) Иван Семенович Варенников был моим начальником по штабной линии, видеться нам не приходилось.
Но уже через несколько часов после вступления в должность он соединился со мною по ВЧ:
- Здравствуйте, Николай Иванович! Вашу утреннюю сводку получил, имею кое-какие вопросы. А если есть что-то новое, то с него и начинайте...
Мы стали разговаривать каждый день не по одному разу. Если армейские отчетные документы где-нибудь задерживались, Иван Семенович сам записывал основные данные об изменениях в обстановке, которые я докладывал ему по своей рабочей карте. Его всегда интересовали не только факты как таковые, но и наша оценка их, а главное - как на них реагируем. Очень дорого было, что Варенников охотно выслушивал возникавшие у меня соображения, не отказывал в совете, готов был дать, в пределах возможного, дополнительную информацию об общем положении дел. В условиях армии, действующей изолированно от остального фронта, все это имело особое значение.
Потом бывало, что телефонная связь с фронтовым КП прерывалась, и не на один день. И тогда начальник штаба фронта, не имея возможности переговорить с командармом или со мною, сам принимал и выслушивал нашего офицера связи, переправившегося через Волгу с отчетной картой и другими документами. Впрочем, нередко генерал-майор Варенников требовал к себе прибывшего из Сталинграда офицера связи и в дни, когда линия ВЧ работала: его интересовали все детали сталинградской обстановки.
Как уже говорилось, И. С. Варенников совсем подавно сам был начальником штаба армии. Мы с ним имели одинаковые звания, были примерно одних лет. Вероятно, и эти обстоятельства способствовали тому, что наши заочные отношения с новым начальником штаба фронта, не в ущерб должностной субординации, как-то сразу стали простыми и непринужденными. Но прежде всего это зависело, конечно, от общего стиля работы генерала Варенникова.
С его приходом (говорю, разумеется, о своем субъективном ощущении) словно сократилось расстояние между нами и заволжским селением Красный Сад, где размещался штаб фронта. Находясь там, общаясь со мною только по телефону, Иван Семенович Варенников стал для меня близким боевым товарищем.
* * *
После того как главные события переместились к заводам, на нашем левом фланге, у Родимцева, крупных боев не происходило. Но это не значит, что на участке 13-й гвардейской дивизии стало спокойно. Какое уж спокойствие, если от переднего края до Волги максимум 500 метров! А окопы полка Панихина местами проходили почти по самому краю обрывистого берега. При этом враг держал перед позициями гвардейцев части двух пехотных дивизий и много артиллерии.
Родимцеву не удалось, не хватило сил отбить район причалов бывшей Центральной переправы. Однако и гитлеровцы не смогли продвинуться там дальше. На полоске берега, которая выглядела на карте длинным суживающимся языком (фронт 13-й дивизии превышал 6 километров, что составляло после потери орловского выступа примерно четверть всего фронта армии), в условиях, осложнявшихся еще тем, что противник владел рядом высоких зданий, откуда все просматривалось, была создана надежная, жесткая оборона. В прочности ее фашистам пришлось еще раз убедиться, когда они 1 октября опять попытались вклиниться здесь в наши боевые порядки.
Устойчивость вытянутого левого фланга много значила для положения армии в целом. И дивизии Родимцева вновь и вновь подтверждалась задача: удерживая занимаемую часть города, укрепляя свои позиции, освобождать новые кварталы, последовательно уничтожать противника в захваченных им зданиях, действуя мелкими штурмовыми и блокирующими группами. В штадиве, в штабах полков планировали такого рода действия инициативно и изобретательно. Тон в этом задавал сам Александр Ильич Родимцев, не забывший, надо полагать, как били фашистов в Университетском городке Мадрида.