- Попроси его, своего красноармейца, если все уже насмотрелись на отрезанную голову, чтобы он её выбросил, а за ликвидацию диверсантов спасибо, - сказал Казанкину командарм, - пленных куда дели? Допросить бы их не мешало.
- Мы фашистов в плен не берём! Они столько наших лучших джигитов-коммунистов и комсомольцев из числа горской бедноты поубивали у станции Ремонтной и Семичная, что они и их бандитские подельники в Чечне вовек не расплатятся! - ответил сержант и закашлялся от едкого чёрного дыма, тянущегося от нескольких интенсивно горящих хлебоуборочных комбайнов и тракторов ХТЗ.
Было видно, как пули авиационных пулемётов пробивали тела трактористов и комбайнёров вместе с обшивкой кабин и сидениями. В одном из комбайнов, свернувшись, словно во сне, лежал в тлеющей рубашке, залитой кровью, совсем ещё мальчик, может быть лет двенадцати от роду. Ремонтная машина с пробитыми колёсами - грузовик с крытым кузовом, брошенная недалеко от комбайнов, имела на борту надписи "Совхоз Ленина" и "Всё для фронта!". Вокруг горела сухая трава, тонким пояском огня как бы очерчивая заколдованный круг времени и событий. Идущие мимо беженцы равнодушно смотрели на расстрелянных с самолётов колхозников, и никто не хотел к ним подойти.
Сержант что-то ещё говорил Чуйкову про своего комполка Весаитова, о месте возможного расположения его штаба, о нравах мусульманских священников, заливающих фашистской агитацией головы молодёжи в горных районах, о немецких парашютистах, что укрываются в горах, но тот уже не слушал. Усталость и бессонница последних дней настолько его обессилили, что внутренний голос легко победил разум, убедил, что в десяти минутах сна во время движения к Пимено-Черни, ничего страшного не произойдёт. Машина едет, охрана рядом, ехать ещё далеко...
...Через крохотные оконца шпорной мастерской едва виднелись свинцовые балтийские облака, висевшие над Санкт-Петербургом. Это тоскливое небо осеннего вечера 1916 года ничем не отличался от такого же вечере двести или триста лет назад. Даже десять тысяч лет назад, когда широкой протоки, названной Новой, а потом Невой, из Ладожского озера в Финский залив ещё не существовало, а на берегах маленькой Свири на живописных холмах жили немногочисленные лопари, эти облака были таким же мрачными. Теперь, правда, они подсвечивались электрическими уличным фонарями, окнами дворцов, прожектором Птропавловской крепости, огнями верфей и заводов, не идущих ни в какое сравнение ни с тщедушными кострочками охотников и рыбаков, ни со слабыми, для огромного пространства, карнавальным огнями фантасмагорической столицы неистового Петра I.
Вдоль кирпичной стены подвала душной мастерской, под рядом окон, стояли деревянные верстаки. Около них в полусогнутом состоянии орудовали напильниками и ножовками по металлу несколько детей и подростков. Ещё несколько человек сидели в углу вокруг грубо сколоченного табурета. На нём стоял дымящийся котелк. Из котелка собравшиеся ели деревянными черпаками кашу. В другом углу мастерской гудел огнём небольшой горн. Тут же лежала груда дров, куча угля, всевозможные щипцы, молотки, прутки металла. К единственному входу в подвал вели несколько потертых ступенек. Рядом висел чёрно-белый фотографический портрет Николая II в жёлтой деревянной раме, с ленточкой российского триколора через один их углов. На противоположной стене, в углу, мерцала крохотной лампадкой икона Николая Чудотворца. Но стенах были закреплены дощатые полки и щиты с разнообразными металлическими заготовками, почти готовыми парами шпор разного размера и из разного материала. Ещё одним источником света в мастерской служила тусклая, постоянно мигающая электрическая лампочка, ввинченная в медный патрон на проводе с матерчатой изоляцией.
Усталый юноша в тёмной от полировочной пасты холщёвом фартуке поверх мокрой от пота рубахи неопределённого цвета, застыл на месте и прикусив губу. Латунный пруток никак не хотел зажиматься в тиски, выскальзывал из войлочной оправки. Наконец, жалобно дребезжа, и как бы жалуясь на нерасторопного подмастерье, пруток упал на каменную плиту пола. Через мгновение, по затылку подмастерья сильно ударила тяжёлая рука.
- Ты Чуйков, наверное и не Чуйков вовсе, а Чурков, от слова чурка поленная. Раззява и олух царя небесного, совсем работать не можешь! - раздался над его головой хриплый голос, - ох, Васька, вышвырну я тебя на улицу пинком под зад обратно в захудалую Московскую губернию, в деревню коз с утками пасти всю оставшуюся жизнь, или за лошадьми навоз убирать, как твой папаша-конюх! Лапоть - деревенщина...
Василий Чуйков быстро поднял со скользкого, грязного пола капризную заготовку и, сжав зубы, повернулся на голос. Перед ним, дыша негодованием и винным перегаром, стоял седеющий мужчина в таком же, как и на Чуйкове, фартуке. Уперев руки в бока, он через пенсне на широком, красном лице разглядывал полные ненависти глаза юноши. За спиной этого гороподобного мужчины стоял щёгольски одетый молодой юнкер в алой бескозырке с чёрным кантом, кителе защитного цвета, в синих рейтузах с красным кантом при высоких хромовых сапогах со шпорами. На боку юнкера красовалась отполированная до блеска шашка.
- И нечего таким делать в столичном Санкт-Петербурге, неумеха ты, дождёшься, и еды не дам, ни пятиалтынного, ни гривенника, ни гроша ломанного на дорогу не получишь! - сказав это, мастер ещё раз замахнулся, но, наткнувшись на взгляд Василия, бить раздумал и забубнил, - прости грешного, Святой дух наш, вседержитель, да святится имя твое, да приидет царствие твоё на земли аки на небе...
Он перекрестился и добавил:
- К утру если шпоры для их превосходительства есаула не будут готовы, собирай котомку и убирайся, волчёнышь!
Стоявший рядом с ним юнкер, заносчиво обводя взглядом пространство вокруг, произнёс, сильно грассируя:
- Когда отечество сражается с германским кайзером, таких молодчиков следует на фронт отправлять, а не в столице оставлять девкам подолы крутить, не знаю, куда, право, Государь Император смотрит!
- Правда ваша, господин юнкер, - согласно кивнул здоровяк, - всех буйных надо на фронт, а то отсиживаются в тылу. Однако, господин юнкер, что слышно, скоро ли мы обратно Польшу и Прибалтику у немца отобьём, а то газеты чего только не пишут. То, вроде, мужиков и лошадей в деревне больше не осталось, и немцы вот-вот к столице прорвутся, то пишут, что скоро сделают у нас самолеты "Геракл", что до Берлина и до Вены долетят, и кайзера Вильгельма и императора Франца Иосифа бомбой убьют?
- Ерунда, господин Савельев, генерал-лейтенант Алексеев, начальник штаба Ставки Верховного главнокомандующего, разрабатывает план всеобщего наступления на 1917 год с целью вернуть западные земли Российской империи! - важно произнёс юнкер.
- Вот было бы хорошо, проучить всяких говорунов из социалистов и демократов, твердящих, что Российская империя прогнила насквозь, - ответил мастер и, вздохнув, крикнул на Чуйкова так, словно тот был повинен в отторжении от Российской империи Царства Польского, - ну, чего смотришь, работать кто будет за тебя, Шаляпин или Кшесинская?