Как проклятие истории
В эпоху гласности на Сталина обрушился камнепад разоблачений, из истории извлечены и обнародованы факты злодейств, палачества, некомпетентности, разрушения народного хозяйства и культуры, военных просчетов, проявлений бескультурья.
Народ, впервые увидевший эту фигуру выпукло и в истинном свете, окончательно отшатнулся от тирана. Портреты Сталина исчезли с последних ветровых стекол. Залп средств массовой информации оказался оглушительно громким, кучным и смертельным для остатков репутации бывшего вождя. После того, что все мы узнали, авторитет Сталина окончательно рухнул, а его имя проклято и таким останется в истории.
ДИАЛОГ С ЧИТАТЕЛЕМ
Теперь, наконец, мы оживаем, однако по
природе человеческие лекарства
действуют медленнее, чем болезни.
На историю следует смотреть в оба:
глазами документа и предания.
Для всякой книги важна обратная связь с читателем. Важно не только воздействие художественного текста на публику, но и ее воздействие на текст. Само содержание литературного произведения есть результат диалога — обмена жизненного опыта автора, заключенного в произведении, и читательского опыта, брошенного навстречу автору и произведению. Эта книга рождена многоголосьем народных мнений, зафиксированных, приведенных в систему и литературно обработанных автором, подчиненных его взгляду на мир и сопровожденных его рассуждениями. Этой книге посчастливилось вступить в диалог с читателем еще до ее выхода в свет, так как некоторые предания, собранные в ней, автор обнародовал в ряде публичных выступлений, в трех передачах ленинградской программы "Пятое колесо", в выступлении по «Би-Би-Си», в альманахе «Киносценарии» (№ 1, 1988) и в газете "Книжное обозрение" (№ 3, 1989). Эти выступления вызвали обширную почту, что не только радость для писателя, но и "производственная необходимость", условие его труда. Сказанное особенно важно для судьбы этой книги, текст которой открыт и зовет читателя уточнять и дополнить его.
В присланной читателями почте благожелательнее всех высказался Г.А. Петров (Москва) в письме в "Книжное обозрение": "Примите самую искреннюю благодарность за публикацию отрывков из книги Ю. Борева "Сталин в преданиях современников". Это самая лучшая публикация за все время существования газеты. Просто восторг!
Убедительная просьба, если есть возможность, продолжите публикацию притч из коллекции Ю. Борева". Одобрительно отозвались Е.А. Добренко (Одесса), А.И. Дайнеко (Иркутск), члены клуба «Собеседник» (Макеевка), Т.И. Федина (Москва), Б. Байшбаев (Алма- Ата), А.Ф. Еремеев (Свердловск) и другие. Читатели Л.М. Гроссман (Ташкент), Я.Л. Телятникова (Махачкала), О.А. Зубков (Киев), М.А. Протасова (Мариуполь) и другие просят оказать им помощь в приобретении книги. Надеюсь, что издательство, выпускающее ее, поможет удовлетворить запросы читателей. Положительных откликов на публикацию подавляющее большинство. Однако вопросы культуры не решаются большинством голосов: необходимо обсуждение разных точек зрения.
Читатель М.М. Ченецких (Одесса) предлагает озаглавить мою коллекцию: "Предания лакейской о чудачествах барина". Язвительно, но не спешу оскорбляться. Если понять дело так, что Сталин превратил в «лакейскую» всю страну, а свои "чудачества барина" в злодейства тирана, то в этой хлесткой фразе окажется доля горькой правды, обидной для всех нас.
Потомкам собранные мной предания и исторические анекдоты пригодятся, но сейчас публиковать их не следует, — полагает читатель Э.Э. Магарам (Липецк). Однако как в этом случае осуществится культурная эстафета поколений и почему потомки должны быть более осведомлены о нашем прошлом, чем мы? Э.Э. Магарам осуждает сталинизм, но смех над Сталиным и его эпохой считает оскорбительным для людей, подвергавшихся репрессиям. Между тем, то, что народ смог в смехе подняться над ужасом сталинской эпохи, — подвиг народа. Кроме того, во многих преданиях преобладают далеко не комедийные краски.
А.Д. Быховский (Москва), не отрицая значения публикации в целом, выражает недоверие правдивости истории "Ковер и вдохновение".
Еще до ее публикации я выяснил: Сталин не дарил Алексею Толстому ковра. Значит рассказ лжив? Нет. Искусство создает художественную реальность, не прямо совпадающую с фактами. Событий, запечатленных в «Фаусте» Гете, "Каменном госте" Пушкина и в некоторых сценах "Мастера и Маргариты" М. Булгакова не было и принципиально не могло быть. Кутузов, нарисованный Л. Толстым, отличается от исторического Кутузова. К литературе следует подходить с требованием не правдоподобия, а проникновения в суть жизни. При таком подходе притча о ковре оказывается художественно правдивой, ибо говорит, что, творя исторически ложную концепцию романа «Хлеб», А. Толстой отдавал свое перо Сталину (а уж за ковер или за другие жизненные блага, или же за само право остаться в живых — это важный, но другой вопрос, на который должна ответить не легенда, а история литературы).
Некоторым читателям трудно воспринять предлагаемый в этой книге тип повествования на грани реального и мифического.
Встретил меня один известный юморист и говорит: "Не верю я вашей миниатюре "Что же это за вождь?" Там вы рассказываете о том, как Смирнов-Сокольский пошел в НКВД узнать о судьбе администратора Поздняка. Однако этот артист был очень труслив, я его знал, он не мог пойти в НКВД, а те, кто ходил в этот ад, оттуда не возвращались".
Этот вопрос имеет принципиальное значение для книги. Отвечаю.
Вы хорошо знали человека. Однако вы не учитываете, что всякий человек не равен себе. Как вода имеет не одно состояние и может из жидкости стать льдом, так даже трусоватый человек при определенных обстоятельствах может совершить смелый поступок. "Этого не может быть" — аргумент еще менее убедительный, чем "Я знаю, что это было не так". Кроме того, не следует забывать, что речь идет о художественном произведении, в котором даже реально существовавшие персонажи могут совершать неправдоподобные поступки, необходимые для развития художественной мысли повествователя. Так, в "Божественной комедии" Данте и Вергилий спускаются в ад, путешествуют в нем. Некоторые современники Данте отшатывались от него со словами "Он был в аду!" Это хождение двух поэтов в ад еще менее правдоподобно, чем хождение одного эстрадного артиста в НКВД. Однако искусство позволяет себе такую «неправду» обстоятельств и с ее помощью выявляет глубинную художественную правду о сути бытия. Устное предание засвидетельствовало сюжет, героем которого стал Смирнов- Сокольский, и сквозь этот сюжет проступают некоторые черты эпохи.
Познакомился я и с двумя рассерженными письмами членов семьи скульптора СМ. Орлова — одного из авторов памятника Юрию Долгорукому в Москве. На А.С. Орлова произвела крайне неблагоприятное впечатление притча о создании памятника основателю Москвы. Орловы обвиняют меня в том, что я "с беспардонной злобностью клеветника-обывателя" стремлюсь "унижать достоинство и топтать творчество известных советских художников, самовольно искажая историческую правду". Новое — это хорошо забытое старое: "мещанская прогулка по аллеям истории", "копилка исторических анекдотов на потребу обывательской пошлости", — так 9 мая 1936 года писала «Правда» о "Голубой книге" М. Зощенко. Что же действительно компрометирует достоинство скульптора С.М. Орлова, этот некогда популярный слог, которым написаны письма его родственников, или пересказанная мной народная притча, кстати, бытующая и сегодня в устной молве? Нельзя сказать, что один из авторов памятника — скульптор С.М. Орлов предстает в этой легенде в сугубо отрицательном виде. Он выглядит привлекательно как мастер миниатюрной анималистической скульптуры, вызывающей интерес советских и иностранных зрителей. Скульптор проявляет бесстрашие и неподкупность в единоборстве с всесильным Молотовым. Вместе с тем, в рассказе приведены слова Ильи Эренбурга, отрицательно характеризующие памятник Долгорукому. То, что Коненков отзывается положительно о С.М. Орлове, о чем напоминает А.С Орлов, не меняет дела: 1) Коненков говорит не о памятнике Долгорукому и не о соответствующем периоде творчества скульптора; 2) оба историческое значение, даже если какое-то из них ошибочно.