думал Сталин, очевидно, считая эти соображения столь убедительными, что в них нельзя было сомневаться. Но каждое отдельное из этих утверждений обязательно требует комментариев, так как ни одно из них не может доказать утверждения Сталина, даже независимо от теоретической и логической путаницы. Однако он был прав в том, что время, когда было возможно комментировать его взгляды иначе, чем соглашаясь, медленно, но верно заканчивалось, и это сейчас должен был почувствовать на себе Зиновьев. В своей книге «Ленинизм» тот осмелился дать определение ленинизма, отличное от сталинского, что сразу заставило Сталина резко упрекнуть его в таких выражениях:
«Тем не менее в нашей партии имеются, оказывается, лица, считающие необходимым определить ленинизм несколько иначе. Вот, например, Зиновьев думает, что: „Ленинизм есть марксизм эпохи империалистических войн и мировой революции, непосредственно начавшейся в стране, где преобладает крестьянство“»[216].
Сталин считает это определение совершенно неверным, но в своём главном содержании оно не отличается от того, которое он дал сам, так как оба они сходятся в том, что ленинизм — это обширная теория, которая как марксизм эпохи империализма и пролетарской мировой революции либо включает в себя марксизм и в то же время развивает его, либо добавляется к прежнему марксизму как теория того же уровня, так как она далее развивает его положения для новой эпохи.
Оба определения, таким образом, разделяют одни и те же основные ошибки, они превращают политическое течение большевизма, которое также называется ленинизмом, в широкую теорию; и оба не могут объяснить ясным теоретическим и логическим образом соотношение марксизма и ленинизма. Сталин, конечно, не видит этого, но он упрекает Зиновьева в том, что тот в своём определении в то же время характеризует отсталость России, подчёркивая, что в этой стране преобладает крестьянство. Поэтому он спрашивает:
«Что могут означать слова, подчёркнутые Зиновьевым? Что значит вводить в определение ленинизма отсталость России, её крестьянский характер? Это значит превращать ленинизм из интернационального пролетарского учения в продукт российской самобытности»[217].
Но в этой критике Сталин прав лишь отчасти, так как из определения Зиновьева вовсе не следует, что ленинизм, согласно ему, должен рассматриваться только как продукт российской самобытности. Эпоха империализма и пролетарской мировой революции, которую прежде всего упоминает Зиновьев, без сомнения является международным явлением, и мнение Зиновьева по этому пункту совершенно равнозначно мнению Сталина. Но почему Сталин возмущается этим и утверждает, что «это значит играть на руку Бауэру и Каутскому, отрицающим пригодность ленинизма для других стран, капиталистически более развитых»[218]?
Потому что его собственное определение в этом отношении не только не лучше, а даже ещё менее интернационально, так как он нелогично ограничивает первую часть своего определения и в какой-то мере даже отменяет его содержание, утверждая: «Точнее: ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и тактика диктатуры пролетариата в особенности»[219]. Хотя значение выражения «точнее» неясно, оно наверняка должно означать, что следующая часть определения должна быть на самом деле решающей, так как она уточняет сущностное содержание. Но теория и тактика диктатуры пролетариата «в особенности» относятся к специфически русским условиям и уже поэтому не могут стать обязательными в международном масштабе, так как условия для установления диктатуры пролетариата в каждой стране проявляют свои национальные особенности. Не важно, указывается прямо или не указывается преобладание крестьянства, остаётся фактом, что «особенная» теория и тактика диктатуры пролетариата в России должна исходить из этого, в противоположность более развитым странам, в которых крестьянство уже стало более-менее незначительным меньшинством.