Опытом первого монографического исследования Сталинской премии в институциональном контексте культуры послевоенного СССР можно считать вышедшую в 2016 году и не переведенную на русский язык 400-страничную книгу известного западного музыковеда М. Фроловой-Уолкер «Stalin’s Music Prize: Soviet Culture and Politics»[131]. Вопреки названию, это издание не ограничивается рассмотрением круга сугубо музыковедческих проблем, но, хоть и очень обрывочно, воссоздает общий ход дискуссий, касавшихся работы отнюдь не только музыкальной секции Комитета. Сама М. Фролова-Уолкер объясняет это тем, что она обнаружила во множестве обсуждений «существенный контекстуальный материал» для основной темы своего исследования[132]. Ориентацией на широкий круг читателей обусловлена как структура самой книги, представленная серией тематических разделов, так и наличие в ней частных «сюжетов» (обзорных глав-«экранов»), либо адресующих к социальным реалиям позднего сталинизма[133], либо определяющих положение решений музыкальной секции в общем контексте шедшего в Комитете обсуждения[134]. Очевидно, что целями книги не являлись исчерпывающее описание и анализ всей совокупности фактов, связанных с функционированием института Сталинской премии, поэтому известная фрагментарность и ограниченность контекстного материала вполне оправдываются уже самой музыковедческой направленностью исследования[135]. Освещение же этого материала в книге зачастую вовсе не предполагает анализа и сводится к пересказу содержания стенограмм из архивного фонда Комитета в РГАЛИ (ф. 2073), перемежающемуся цитатами из них же. Между тем музыковедческая составляющая исследования представляет собой аргументированный и предельно детализированный фрагмент точной картины происходившего. (Отдельно стоит отметить 60-страничный раздел из 29 таблиц, разбитых на 8 приложений, где систематизирована информация не только обо всех лауреатах в области музыки за период с 1940 по 1954 год, но и о составе самого Комитета по Сталинским премиям.) Однако экстраполяция, с которой мы сталкиваемся, не проясняет эту картину в целом, но в известной степени искажает ее очертания. Иначе говоря, попытка сложить сравнительно внятное представление о месте Сталинской премии в культурном континууме позднего сталинизма, ограничившись обращением исключительно к сформулированной (преимущественно на музыкальном материале) в книге Фроловой-Уолкер логике функционирования этой институции, обречена на неудачу.
Отдельно стоит сказать о целой группе разных по качеству исследований и публикаций, посвященных либо общим вопросам функционирования института Сталинской премии, процессуальным особенностям премирования[136], либо, напротив, локальным историко-литературным аспектам темы: дискуссии 1940–1941 годов в Комитете по Сталинским премиям в области литературы и искусства по поводу романа М. А. Шолохова «Тихий Дон»[137]; документальному опровержению предложенной мемуаристами версии о причинах якобы трехкратного выдвижения текстов В. С. Гроссмана на Сталинскую премию[138] и трехкратного же вычеркивания их из лауреатских списков самим Сталиным по соображениям личной неприязни к писателю[139]; обсуждению стихотворных переводов и сборника «Избранные стихи и поэмы» (М.: ГИХЛ, 1945) Б. Л. Пастернака для вероятного выдвижения на премию[140]; обстоятельствам присуждения премии третьей степени в 1950 году за опубликованную в «Новом мире»[141] повесть Ю. В. Трифонова[142] «Студенты» (1950)[143] — дипломную работу выпускника Литературного института — или скандалу вокруг получившей Сталинскую премию второй степени за тот же год пьесы А. А. Сурова «Рассвет над Москвой» (1950), автором которой он не являлся (драматург не смог не только указать на использованные им в работе над пьесой источники, но даже должным образом пересказать ее содержание)[144] и т. д. Отметим также ряд работ, в которых проблематизируется роль института Сталинской премии в истории других областей искусства и гуманитарного знания[145].
131
134
Ср., например: «No One is Watching» (Ibid. P. 44–46). С той же целью в контексте анализа политико-идеологического потенциала института премии в вопросе восстановления советского влияния в странах Прибалтики Фролова-Уолкер приводит пример личного вмешательства Сталина в дела литературной секции Комитета, выдвинувшей роман В. Лациса «К новому берегу» (1951) лишь на третью премию за 1951 год; в итоге текст получил Сталинскую премию первой степени (см.: Ibid. P. 173–174). Подобные отступления от магистральной темы в данном исследовании отнюдь не единичны.
135
Сама Фролова-Уолкер пишет: «Ее (т. е. книги. —
136
См., например:
137
См.: М. А. Шолохов в документах Комитета по Сталинским премиям 1940–1941 гг. // Новое о Михаиле Шолохове: Исследования и материалы. М., 2003. С. 486–551;
138
В 1941 году роман Гроссмана «Степан Кольчугин» (1937–1940) в Комитете по Сталинским премиям вовсе не обсуждался.
139
См.:
140
См.: Деятели русского искусства и М. Б. Храпченко, председатель Всесоюзного комитета по делам искусств, апрель 1939 — январь 1948: Свод писем. М., 2007. С. 185–187;
142
Трифонов был сыном «врага народа» и по совету Ажаева внес эту информацию в анкету для премии (Трифонов был выдвинут на Сталинскую премию «Новым миром»); подробнее об этом см.:
143
См., например:
145
О частных случаях присуждения Сталинской премии в области музыки написано немало; см., например: