На этом же заседании Комитета встал весьма серьезный вопрос о том, какие работы должны обсуждаться по отделу литературной критики: подпадает ли под его компетенцию оценка теоретических или теоретически-философских трудов или этим должна заниматься историко-филологическая секция, подчиняющаяся Академии наук. А. Толстой высказал свойственную для него мысль о том, что «критика есть и теория искусства, и философия искусства»[225]. Однако она не нашла поддержки у членов Комитета: Гурвич, например, обратил внимание на близость такого рода работ именно к исследованиям историко-филологического толка, солидарен с ним был и Гольденвейзер, сказавший о недопустимости отождествления и подведения научной работы под критику[226]. О принципиальной значимости этого вопроса говорит и реплика М. Храпченко:
От вопросов искусствознания уйти нельзя, эти вопросы придется поставить перед правительством. Отнести вопросы по искусствознанию к области науки никак нельзя. Это не научное исследование, это не научный труд в том смысле, как это понимают физики, математики. С. М. Михоэлс подсказал остроумный пример: что если бы рассматривали здесь книгу Станиславского, то вряд ли она была оценена как научное произведение.
Надо поставить перед правительством вопрос о расширении отдела критики. В этом вопросе без постановки его перед правительством нам не обойтись[227].
Позднее члены Комитета придут к выводу о необходимости расширения компетенции литературной секции: к ведению раздела критики будет отнесено рассмотрение работ музыковедов, театроведов, балетоведов, а также теоретиков и историков изобразительного искусства. Острота этого вопроса определялась синхронным политико-идеологическим контекстом, так как именно в ноябре 1940 года дискуссии о статусе художественной критики достигли апогея[228]. До принятия судьбоносного постановления Оргбюро ЦК «О литературной критике и библиографии»[229] от 26 ноября 1940 годы оставались считаные дни. В скором времени будет ликвидирована секция критики в Союзе писателей, а ее члены будут распределены по другим секциям, с января 1941 года прекратится выпуск «обособленного от писателей» журнала «Литературный критик» (а к августу будет прекращено издание «Литературного обозрения» — двухнедельного приложения к ликвидированному журналу), а во всех «толстых» литературно-художественных журналах и даже центральных газетах («Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Красная звезда» и других) будут созданы постоянно действующие отделы критики и библиографии[230]. Торжество «административно-литературной критики», о которой А. Платонов писал еще осенью 1939 года[231], выразится в окончательном размежевании двух, казалось бы, смежных сфер культурного производства: куда важнее для критика станет навык учитывать «литературно-организационную конъюнктуру», чем умение понимать и толковать смысл написанного. 26 февраля 1943 года Ф. Гладков, описывая положение в литературной критике тех лет, зло запишет в дневнике: «До сих пор критики отравлены рапповским (шпионским, троцкистским) ядом: потравить, позлорадствовать, подпустить мелкую пощечину. Прямо гитлеровский бандитизм»[232].
228
Еще в 1939 году в речи на заседании президиума Союза писателей с активом, обсуждая недостатки работы «Литературного критика», Фадеев решительно высказался против «групповщины» в редколлегиях «толстых» журналов: «Не только при „Литературном критике“, а и при некоторых других наших журналах — „Октябрь“, „Красная новь“ — сформировались с годами определенные кадры людей, у которых привычка совместного общения, совместной работы переросла в недостаточно критическое отношение друг к другу. Люди перестали быть чувствительными к недостаткам друг друга. У „Литературного критика“, как у журнала специально критического, эта привычка особенно вредна, она стала значительным тормозом роста и самого журнала и его кадров» (Из речи тов. А. Фадеева // Литературная газета. 1939. № 25 (804). 6 мая. С. 5). Фадеев весьма четко сформулировал задачу литературной критики: «Пора, давно пора перейти от общего определения социалистического реализма к конкретной его разработке на основе существующего богатства многонациональной советской художественной литературы. И прежде всего надо помогать рождению многообразия форм социалистического реализма в искусстве, того многообразия, которого наш народ вправе ждать от советского искусства» (Там же. С. 6). И далее: «Социалистический реализм наследует и критически перерабатывает все, созданное человечеством в предыдущие времена, социалистический реализм наследует и то, что создано в области формы, он критически перерабатывает все, он создает новые формы, соответствующие новой действительности. И по многообразию этих форм социалистической реализм, несомненно, превзойдет всю прошлую историю художественного развития человечества» (Там же). Фадеев требовал от критики «многообразия формы», что в обстановке тех лет было попросту невозможным.
229
Подлинник документа хранится в РГАСПИ (Ф. 17. Оп. 116. Ед. хр. 61. Л. 5–8). Своеобразной репетицией этого постановления стала редакционная «проработочная» статья «Писатель и критик» в «Литературной газете» от 10 апреля 1940 года.
230
Отчет о выполнении постановления Оргбюро от 26 ноября будет подготовлен заместителем начальника Агитпропа Пузиным 8 февраля 1941 года, спустя неделю после установленной в документе крайней даты предоставления отчета.
231
См.:
232
Цит. по: «Мы предчувствовали полыханье…»: Союз советских писателей СССР. Кн. 1. С. 669.