Вирта хорошо вошел в литературу, неплохим романом «Одиночество», в свое время похваленным Тухачевским и позже Сталиным. Похвала Сталина его испортила. <…> После «Одиночества» Вирта написал еще несколько плохих вещей: «Закономерность», пьесы «Клевета», «Заговор» и т. п. Вирта быстро жнет пшеницу, и тут возможны потери. Но поле большое, потерь не жалко, закрома надо набить до непогоды[395].
С самыми разнообразными проявлениями этой «порчи» мы столкнемся еще не раз.
Присуждение Новикову-Прибою второй премии[396], судя по всему, не было инициировано Сталиным, а явилось итогом коллективного обсуждения в Политбюро. В январе 1939 года писатель был награжден лишь орденом Трудового Красного Знамени, что вполне конкретно указывало на отношение партийного руководства к прозаику: его литературные достижения и «мастерство» не отрицались, но для задач «культурного строительства» они оказывались недостаточными. Взамен первой премии «старейшего писателя» еще при его жизни «отблагодарят» многотысячными тиражами и титулом «классика советской литературы».
Присуждение первых премий по разделу поэзии полностью учитывало рекомендации Комитета, но премиями второй степени были награждены и те поэты, чьи тексты вовсе не обсуждались на пленумах. Внимание привлекают две формулировки из постановления[397], в которых, вопреки изначальному принципу премирования за конкретные произведения, не были указаны названия текстов, что оправдывалось ссылкой на их «общеизвестность». Речь идет о премиях Джамбулу Джабаеву за «общеизвестные поэтические произведения» и В. Лебедеву-Кумачу за «тексты к общеизвестным песням». В этом мнимом отходе от «гегемонии» текста на самом деле с еще большей силой выразилась тенденция к деперсонализации соцреалистической литературы. Отсутствие точного указания на «выдающиеся» образцы еще больше отрывало совокупность произведенной литературной продукции от фигуры ее непосредственного создателя. Стихи Джамбула и песни Лебедева-Кумача, таким образом, существовали в сознании реципиента не как самодостаточные и по-своему завершенные авторские творения, а как нечто укорененное и индивидуально преломленное в его личном опыте, в его сознании. Тексты попросту теряли автономность, из законченных и некогда обладавших определенными исходными параметрами они превращались в слабо вычленимые фрагменты читательских впечатлений. Сам автор становился таким же читателем собственного произведения, которое принадлежало ему в той же мере, как любому другому читателю[398]. Интерес к двум этим авторам вызван еще и тем, что их выдвижение и, как следствие, присвоение сопутствующих формулировок происходило непосредственно в Политбюро при личном участии Сталина.
Джамбул стал «советским классиком» еще во второй половине 1930‐х годов, почти сразу после публикации в центральной периодике некоторых записанных за «певцом» песен в переводе П. Н. Кузнецова[399], долгое время выдававшего собственные тексты за переложения никогда не существовавшего акына Маимбета. Устное творчество Джамбула (или то, что за него выдавалось), до 1936 года якобы скрывавшееся «буржуазными националистами» и намеренно «прятавшееся в архивах», все же дошло до советского читателя, но лишь в виде многочисленных переводов при отсутствии аутентичных записей его импровизаций[400]; о самом же акыне почти ничего не было известно[401]. Е. Добренко, рассуждая о фиктивности имеющихся биографических сведений, проницательно замечает:
396
Примечательно, что автором газетного очерка о Новикове-Прибое был Вирта (см.:
397
Несмотря на то что в случае с награждением С. Михалкова тоже отсутствовала конкретная формулировка (ср.: «за стихи для детей»), она все же была ограничена указанием на локальную аудиторию отмеченных премией текстов. Кроме того, в документе не содержалось утверждение об их повсеместной известности.
398
Ср. фразу, приведенную в газетном очерке о Джамбуле М. Зенкевича: «Сам Джамбул очень хорошо сказал о себе: Джамбул — это имя простое мое. Народ — настоящее имя мое» (
399
Подробнее см.:
400
В конце 1930‐х — начале 1940‐х годов была предпринята попытка выпустить полное собрание сочинений Джамбула, но она так и осталась неосуществленной. Однако именно тогда впервые возник вопрос о переводческих искажениях и «привнесенной отсебятине», взволновавший общественность.
401
Особенно скудными кажутся биографические подробности жизни Джамбула в связи с его почти образцовой «историей успеха»: в конце мая 1936 года во время посещения Москвы акын был награжден орденом Трудового Красного Знамени, в 1938-м — орденом Ленина, а в 1939‐м — орденом «Знак Почета».