<…>
Если бы Толстой успел полюбить как следует свою работу, он бы эту фигуру (Ивана Грозного. — Д. Ц.) еще больше отшлифовал.
Зато другая, враждебная Грозному, сторона, которая должна послужить для реабилитации Грозного, сделана очень бледно и бедно. <…> А пресловутая история с Курбским вовсе намечена.
Поэтому я бы сказал, что это не мудрая пьеса, а пьеса на такую грандиозную задачу должна быть мудрой.
<…>
Алексей Толстой должен написать наконец замечательную пьесу. Если бы он был здесь, я бы ему сказал — берите назад и дорабатывайте.
Вот мое отношение к этой вещи. Как быть, — не знаю[543].
Многие из высказанных в реплике Немировича-Данченко критических суждений о толстовском тексте еще возникнут в связи с обсуждением пьесы в самых высоких партийных кругах, но в 1942 году общее впечатление о произведении было весьма благоприятным. И даже Храпченко — будущий критик Толстого[544] — отзывался о пьесе благонамеренно: его главным критерием по-прежнему оставалась «общественно-политическая» значимость (ср.: «…во время войны человек работал интенсивно и давал не халтуру»[545]). Позднее его оценка толстовского текста переменится: начавшиеся в апреле 1942 года критические выступления поставят Храпченко под удар, так как именно его ведомство и лично он дали ход «вредной» пьесе (издательство «Искусство», Главный репертуарный комитет МХАТа и — частично — газета «Литература и искусство» подчинялись Комитету по делам искусств). Единственным препятствием к повторному премированию писателя за «Ивана Грозного» для экспертов оказалось несоответствие пьесы формальному требованию постановления, предусматривавшего хронологическое ограничение по созданию рассматриваемых текстов (они должны быть написаны в 1941 году). И. Грабарь резюмировал: «Премию надо дать, но как-то иначе надо подойти»[546]. Члены Комитета предложили несколько вариантов: премировать за публицистические статьи (Гаджибеков) или премировать за «Хмурое утро» и статьи (Гулакян). Чиаурели призвал закрыть глаза на то обстоятельство, что пьеса не проходит по формальным требованиям, и получил поддержку Храпченко. На этом обсуждение кандидатур на Сталинские премии по литературе фактически было завершено.
На пленуме 20 февраля 1942 года[547] решался вопрос о баллотировке. М. Храпченко намекнул всем собравшимся, что «шире должны быть представлены братские национальные республики». Присуждение Сталинских премий, по его мнению и мнению его прямого начальника Сталина, должно подчеркнуть, что «дружба народов нерушима и что культура советская создается всеми народами Союза»[548]. Храпченко прямо говорил, подспудно обнажая политический потенциал премиального института:
…если произведение достойное и если стоит вопрос, кому дать премию — русскому деятелю или достойному работнику национальной культуры, то предпочтительнее дать работнику национальной культуры, который работает в более трудных условиях. В прошлом году это тоже нашло свое отражение и правительство по этой линии поправило в значительной мере работу Комитета[549].
Таким образом и функционировала так называемая сталинская «национальная политика». А советский литературный проект становился «многонациональным» лишь тогда, когда этого требовала политическая повестка. Необходимость в сплочении провоцировала партийную «верхушку» искать все возможные инструменты для его осуществления прежде всего в пространстве официальной культуры. Такое сплочение причудливым образом монтировалось с усиливавшимися национал-большевистскими настроениями: в национальной перспективе этнические границы буквально стирались, а «великая русская культура» становилась тем самым «синтезом», итогом сталинской «диалектики»[550].
В счетную комиссию «тбилисской группы» Комитета были избраны У. Гаджибеков, А. К. Гулакян и Ю. А. Шапорин. Итоги голосования были таковы[551]:
Результаты баллотировки суммировались с полученными в Куйбышеве: по разделу прозы было решено присудить шесть премий[552] (И. Эренбургу, С. Бородину, В. Василевской, М. Ордубады, Ю. Яновскому и Арази); по разделу поэзии предлагалось присудить семь премий (Н. Тихонову, С. Маршаку, М. Рыльскому, С. Чиковани, Н. Зарьяну, Я. Коласу и Х. Алимджану); по разделу драматургии — четыре премии (К. Симонову, А. Толстому, С. Вургуну и А. Корнейчуку). На основе имевшихся протоколов Храпченко 14 марта 1942 года подготовил проект постановления Совнаркома со своими комментариями и замечаниями[553], прилагавшийся к записке об итогах работы Комитета[554], которая была разослана Сталину, Молотову и Вознесенскому[555]26 марта (№ П570). В ней председатель Комитета по делам искусств указал на особенности работы институции в военное время (например, на невозможность обсудить в Куйбышеве произведения, выдвинутые азербайджанскими, грузинскими и армянскими общественными организациями) и попытался объяснить специфику работы двух групп Комитета.
543
Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 19 февраля 1942 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 29–32. Курсив наш. Несколькими неделями ранее Толстой отправил текст пьесы в Малый театр, но весть о нем быстро дошла и до МХАТа. Немирович-Данченко заинтересовался пьесой. Однако уже в июне в письме Толстому он сообщил, что «Иван Грозный», по словам позвонившего режиссеру Храпченко, «от постановки отклонен».
544
30 мая 1942 года в «Литературе и искусстве» появится статья «Современная советская драматургия», в которой Храпченко, явно транслируя мысли самого Сталина, напишет о пьесе Толстого: «Историческая правда заключается в том, что Иван Грозный был одним из создателей русского государства, собирателем земли русской выдающимся государственным деятелем. <…> Пьеса А. Н. Толстого „Иван Грозный“, по существу, искажает исторический облик этого выдающегося деятеля России. Иван грозный показан здесь преимущественно в личном быту. <…> Несомненно, что пьеса А. Н. Толстого „Иван Грозный“ не решает задачи исторической реабилитации Ивана Грозного» (
545
Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 19 февраля 1942 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 33.
547
На заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, А. К. Гулакян, У. Гаджибеков, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, Н. Я. Мясковский, А. А. Хорава, М. Б. Храпченко, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин. В качестве приглашенного эксперта — В. В. Гогуа (см.: Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 20 февраля 1942 г. // Там же. Л. 74).
550
Эту тенденцию развития советской идеологии уже в те годы начали осознавать на Западе. Так, 3 января 1944 года американский еженедельник «Time» в связи с утверждением нового гимна в статье «Songs for a New World» напишет, что «Москва дала еще одно доказательство того, что советский цикл от мировой революции к национализму завершен».
551
Таблица приводится по: Сведения о результатах голосования в Комитете по Сталинским премиям в области искусства и литературы кандидатов на Сталинские премии 1941 года, 14 марта 1942 г. // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 5. Л. 111–113.
552
Примечательно, что в присланной в Совнарком документации не обозначены ранжиры литературных премий.
555
Кроме Н. Вознесенского работу Комитета курировали также А. Андреев и шурин А. Жданова А. Щербаков.